Помещение оказалось небольшое. Но ряды томиков на полках казались бесконечными, а мелькание имён - ошеломительным. Она взяла наугад шесть дешёвых изданий, выбирая по аннотациям. Понравились, в итоге, четыре. В следующую пятницу пришла снова.
Это превратилось в ритуал. Чуть не каждую неделю она приезжала на площадь Победы и сворачивала во дворы в предвкушении новой добычи. После стипендии брала штук пять, обычно - одну, или просто присматривалась.
Она не ожидала, что так затянет. В школе сделали всё, чтоб убить любовь к белорусской литературе. Казалось, это что-то мёртвое, как латынь, пропахшее нафталином признанных имён, застывшее и скучное. Теперь она училась воспринимать её не как предмет, а как процесс: поток, в котором то и дело всплывают новые имена, а зубры и корифеи соседствуют с вундеркиндами. И ведь, о ужас, многие из тех, последних, были ненамного старше и солиднее, чем она, выпускница ФМО.
Алесе всё нравилось, да хотя бы то, что писали люди не про войну и деревню, а про любовь и город и про собственные переживания. Хотя и их становилось многовато после тонны проглоченных стихов и прозы. В моде был кокетливый девичий суицид, саркастичный максимализм и элегантное пораженчество. Эта атмосфера тоже завораживала, но Алеся ощущала, что это ей чуждо.
И она начала писать своё - пока что в стол.
И увидела она, что это было - хорошо. Гораздо лучше, качественнее и свежее прежних её стихов. Всё, что писалось на "великом и могучем", теперь смотрелось скучно, заурядно и ремесленно-пошло, так, будто она пережёвывала чью-то чужую жвачку. То, что делалось на белорусском - могло по праву считаться творением. Пробудились какие-то глубинные мощные силы, сдвинулись древние плиты архетипов в её психике - и теперь она ощущала, что только так и может жить, только так должна и обязана писать.
И тут ещё - Андропов.
Вообще-то, первенство вдохновения могло быть оспорено. Но министр дал ей язык, а председатель - код стихосложения.
Едва не суеверный восторг вызывало то, что он и сам писал стихи, хотя тоже в стол, только изредка зачитывал близким людям и коллегам, в том числе Крючкову, которого Алеся на дух не переносила (ну вот, она уже говорит о них обо всех, будто вместе работают и нос к носу сталкиваются).
Да и сам он, конечно же...
Когда-то в гимназии, когда они как раз проходили Серебряный век, её одноклассница Даша начала возмущаться: "Нет, ну хорошо! Блок, да? Есенин, да? Чудесно! Но откуда все эти стихи берутся? У них же была куча баб. И вот прикинь ты, что ни баба, то стишок, что ни баба, то стишок. А в сухом остатке банальный перепихон. Ну что за гадство!".
Алеся разделяла её праведное негодование. В ту пору любые плотские проявления казались ей верхом омерзительности. Любовь она готова была понимать лишь в платоническом смысле, в заоблачно-недосягаемой сублимации. И осуждала решительно всех, людей великих и не очень. За что? За то, что низко пали и уподобились животным. Как именно происходит это уподобление, она и понятия не имела, но её позиция была непримирима: "не читал, но осуждаю".
А что же теперь? Теперь она смеялась над собой и была готова простить грехи всем классикам вместе взятым. Как же она была наивна! Она совсем не подозревала, что страсть может нести в себе что-то священное, хоть малую толику.
"Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...".
И было неясно даже, где здесь начало, а где конец. Магия власти и трепетность мученичества тяжелели и застывали глыбами вожделения, а оно, как руда, переплавлялось в горниле страсти, и на выходе получались пылкие, светлые стихи.
Юрий Владимирович писал стихи своей жене. А Алеся пишет ему. Прочитать бы... Только язык ведь, язык! Какое расстройство. Ну почему она просто физически не может хорошо писать на русском?
Ответ был изначально ясен, и Алеся со вздохом пожимала плечами.
Зато у неё появился просвет - ей было не страшно снова показаться ему на глаза.
- Я думал, вы не придёте, - задумчиво сказал Юрий Владимирович.
В этот раз его "вы" звучало мягче.
Алеся скромно улыбнулась:
- Ну почему же нет?
- Да очень просто: а вдруг совпадение?
- Знаете арабскую поговорку? Что было раз, может не повториться, что было два раза, случится и в третий.
Андропов усмехнулся:
- Может, оно и к лучшему. Я по вас почти соскучился. Мне это всё нравится, - продолжал он, - хотя бы тем, что интересно: мне ведь сны почти не снятся, да ещё такие яркие. Вы мне много тогда рассказали из своей паранормальной области. В том числе о независимости происходящего. Но ведь и мозг человека на многое способен. На самые фантастические образы - подсознание может выдать что угодно. Так что вы вполне могли просто привидеться. Ан нет. И я опять вам почему-то верю.
Алеся снова улыбнулась, неярко, но победоносно, и подошла ближе, постукивая каблуками по паркету. В этот раз она очутилась прямо у него в кабинете, на Лубянке. Она с интересом огляделась: ведь на фото всё выглядит иначе, чем в реальности.
- Ну вот видите. А я... как-то тоже не знаю, отчего меня так тянет к вам. Мистика, да и только, - извиняющимся тоном проговорила она. - И... я осмелюсь предположить, что я вас всё-таки не раздражаю. Потому что иначе...
И она не смогла договорить.
Андропов посмотрел на неё почти укоризненно. Но было трудно понять выражение его лица - и Стамбровская не особенно пыталась. Она прислушивалась к энергии. В этот раз от её собеседника не исходило угрозы.
- Если бы раздражали, я бы вам сказал, - заметил он.
"Однажды уже сказал", - мелькнуло у Алеси в мыслях. Тогда было весело его злить, а сейчас - в её глазах так явно проступила тоска и испуг, что Андропов прибавил:
- А может, меня бы вообще тут сейчас не было, или вас.
Ну верно ведь. Он смог бы от неё закрыться. Даром, что материалист и ничего не смыслит - хоть это тоже большой вопрос.
- Ну и что, как вам здесь? - полушутливо осведомился председатель.
- "Здесь" - это в стране или тут, у вас? - переспросила Алеся.
Он едва заметно нахмурился. TouchИ.
- Вообще, я имел в виду - именно здесь, - произнёс он с нажимом.
Его усмешка вышла зловещей.
- Прекрасно, - беспечно воскликнула Алеся, - сама б такую работу хотела!
- Да у вас честолюбивые мечты, однако! - засмеялся Андропов.
- Ну да, а что? - подхватила она. - Дневала бы и ночевала, хоть раскладушку в шкафу держи.
- Ну, раз так, вы б могли уж и диван поставить!
В этой девушке удивительно сочетались застенчивость и отвага. И ещё - в ней ощущалось что-то необъяснимо родное.
У председателя было стойкое ощущение, что она хочет сообщить ему нечто, но колеблется. Ему самому было знакомо это чувство. Точно так же он в вечных сомнениях мучительно отмеривал порции информации для "дорогого Леонида Ильича", чтобы не слишком его расстроить и не нарваться на опалу. Господи, но ведь и работать же как-то надо!..
- Вы мне вот что скажите, как вы такую профессию решили выбрать? - полюбопытствовал Андропов.
Действительно, экзотичный ведь персонаж. И от киношной Барбары она не столь далека. То же детское лицо со смесью мягкости и жестокости. И светлые волосы, только причёска ещё короче.
А Алеся растерялась.
Она никогда не задумывалась, как согласилась на работу в "конторе". Полушутя прошла собеседования, со второго раза сдала физподготовку. Особенно переживала из-за зрения - для неё это была психологическая травма с детства. Но и ничего ведь, взяли - даром, что минус семь. Удивительно. Однако... Во-первых, у неё есть мозги. Во-вторых -способности. Иначе как бы она обезвредила государственных преступников без всякой подготовки?
Но начать стоило с того, почему она вообще ввязалась в эту заварушку.
Как-то раз ей попалась на глаза книга о дипломатах, использующих служебное положение для шпионажа. На губы наползла хулиганская усмешка - лихо они, лихо! Она была из числа тихих отличников, обожающих одиозный флёр.
