– А что с его одеждой? – поинтересовался Симон.

Ригер пожал плечами:

– Понятия не имею. Убийца, наверное, избавился от нее. Думаю, после того как ударил беднягу. Видимо, хотел быть уверенным, что он умрет прежде, чем священник обнаружит его на рассвете.

Что-то едва слышно хрустнуло. Симон не сразу понял, что это Файстенмантель скрежетнул зубами. Гигант стиснул кулаки и смотрел на своего мертвого сына; на его лысине, несмотря на холод, блестели бисеринки пота.

– И почему он, по-вашему, не звал на помощь? – спросил у Симона священник, скрестив руки на груди и беспокойно переступая с ноги на ногу. – Нельзя исключать, что в какой-то момент он очнулся.

– Я тоже задавался этим вопросом. Думаю, мы нашли бы ответ там, внутри, – Симон коснулся рта убитого. – К сожалению, уже наступило окоченение, но…

Цирюльник наклонился, так что от лица Доминика его отделяло всего несколько дюймов. Теперь он хорошо чувствовал запах разложения.

Зато Симон увидел нечто такое, что при поверхностном осмотре упустил.

– Нашел! – воскликнул он.

Кончиками пальцев Фронвизер вытянул из губ покойника серую ниточку. Рядом торчала еще одна такая же.

– Что это? – спросил Ригер. – Остатки еды?

– Полагаю, остатки кляпа, – пояснил Симон и высоко поднял нитку. – Видимо, у Доминика был заткнут рот, потому он и не мог позвать на помощь… – Цирюльник повернулся к священнику: – На месте преступления нашли что-нибудь подобное?

Тобиас Гереле упрямо помотал головой:

– Я ничего такого не видел. Во всяком случае, когда я обнаружил Доминика утром, во рту у него ничего не было. Из этого следует вывод, что ваша теория…

– Из этого следует вывод, – грубо перебил его Симон, – что убийца возвращался, чтобы избавиться от следов. Он хотел, чтобы убийство выглядело как проклятие, как Божий знак. Человек на кресте…

Он запнулся.

– Что такое? – спросил Кайзер. – Тебе нехорошо? Надеюсь, я не заразил тебя…

– Нет, нет. – Симон покачал головой. – Просто у меня такое чувство, будто я что-то упустил там, на кладбище. Что-то…

– Ну, по-моему, вы неплохо справлялись до сих пор, – сказал Файстенмантель и похлопал Симона по плечу: – Должен сказать, для простого цирюльника мыслите вы весьма разумно. Во всяком случае, не в пример старому Каспару Ландесу, помилуй Господи его душу. Он предпочитал целыми днями кровь пускать, этот кровопийца.

Симон улыбнулся:

– Я не большой сторонник кровопускания. Больному как раз нужны все силы, какие у него есть, и…

– У меня к вам предложение, – перебил его Файстенмантель. – Оставайтесь в Обераммергау. Скажем, еще на четыре недели, до представления? – Он кивнул на Георга Кайзера, которого вновь сотряс приступ кашля: – Учитель не один такой, в деревне буйствует лихорадка… Нам необходим цирюльник. Кроме того, я хочу как можно скорее разобраться в убийстве моего сына. Вы можете нам в этом помочь.

– Боюсь, это не так просто, как вы себе представляете, – возразил Симон и вскинул руки: – У меня цирюльня в Шонгау, меня ждут пациенты. Кроме того…

– Да бросьте, плачу по десять гульденов в неделю.

– Десять?..

Симон чуть не подавился. Десять гульденов – это почти вдвое больше, чем он зарабатывал за неделю! С тех пор как некоторые из его пациентов перешли к этому шарлатану Рансмайеру, доходы упали. Дополнительный заработок в самом деле не помешал бы. Но разве мог он оставить Магдалену и маленького Пауля одних на столь долгое время?

– Двенадцать гульденов – мое последнее слово. – Файстенмантель протянул ему мясистую руку. – Жить можете в здешней цирюльне, у старого Ландеса не было семьи. А по воскресеньям можете ездить в Шонгау. Я предоставлю вам лошадь. Соглашайтесь же.

Симон никак не мог решиться. Но потом он подумал о Петере, его страхе перед новым местом, непривычном окружении… Петер был его любимцем, хотя Симон ни за что не признался бы в этом перед Магдаленой. Решение отправить мальчика в Обераммергау далось ему едва ли не тяжелее, чем жене. Эти несколько недель сделали бы расставание не таким тяжким. Да и деньги им действительно не помешали бы. А Магдалена и знахарка Штехлин тем временем могли бы заняться легкими пациентами.

– Хорошо, – сказал он и пожал Файстенмантелю руку. – Но только до представления, не дольше.

– Ни на день дольше, обещаю.

Толстяк, словно в тисках, сжал его руку. Симон между тем покосился на Йоханнеса Ригера и Тобиаса Гереле. Оба смотрели на него с неприкрытой ненавистью.

«Добро пожаловать в Обераммергау, – подумал цирюльник. – В место, где чужаки так и останутся чужими».

Он отважился улыбнуться им. И невольно задумался, висел ли перед домом покойного Ландеса пучок зверобоя против злых духов.

Симон предчувствовал, что он ему еще понадобится.

Утром желудок у Магдалены скрутило так, словно кто-то выжимал его, как тряпку. Она вскочила с постели и бросилась к тазику, стоявшему в углу комнаты. Но вышла лишь горькая зеленая желчь. Так повторялось уже не первый день. Марта Штехлин сказала ей, что это верный признак беременности. Знак, что плод растет и развивается. Что ж, если знахарка не ошиблась, то ребенок будет настоящим карапузом.

Уже в который раз Магдалена задавалась вопросом, почему женщина должна в одиночку переносить весь груз деторождения. Сначала ее рвет каждое утро, потом она несколько месяцев походит на бурдюк с вином, чтобы в конце концов родить в страшных муках – а во время родов зачастую и помирали. А вот задача мужчин сводится лишь к получению удовольствия. И тем не менее каждым новорожденным они хвастаются так, будто сами его выносили.

«А если малютка умирает, все начинается сначала», – подумала Магдалена.

Склонившись над тазиком, она напряглась в очередном позыве к рвоте. По крайней мере, это помогало ей отделаться от вспыхивающих то и дело горестных воспоминаний. Четыре года минуло с тех пор, как они с Симоном потеряли маленькую Анну-Марию через несколько недель после рождения. Потом у Магдалены было три выкидыша, один из которых – на четвертом месяце. Малыш напоминал крошечную куклу: пальцы, ножки – все уже сформировалось. К тому времени люди начали шептаться у нее за спиной. По этой же причине Магдалена пока не решалась говорить Симону и остальным членам семьи о своем положении – не хотела преждевременно вселять надежду.

– Госпожа знахарка! – раздался вдруг мужской голос снаружи.

Магдалена вздрогнула. В дверь постучали, сначала тихо, потом сильнее.

– Госпожа знахарка, вы дома? – снова раздался голос. – Пожалуйста, откройте!

– Мужа нет дома, – хриплым голосом отозвалась Магдалена, вновь склонившись над тазиком. – Если… если дело срочное, вам хочешь не хочешь придется…

– Я ищу не вашего мужа, а вашего отца, – ответил мужчина за дверью. – Это я, стражник Андреас!

– Стражник! – прошептала Магдалена и, утершись куском полотна, медленно выпрямилась. – Черт, так я и думала…

Прошлым вечером Пауль вернулся домой уже после закрытия ворот. Он возбужденно рассказал матери, как дедушка поколотил другого мужчину. А перед этим они встретили Барбару. Она играла в какую-то странную игру с тем самым мужчиной. Магдалена не успела поговорить ни с отцом, ни с младшей сестрой, но не обязательно было обладать магическим даром, чтобы догадаться, что между мужчиной, дракой и тем, что Пауль называл «игрой», была тесная связь. Она уже опасалась, что отец опять нажил себе неприятности.

Магдалена быстро умыла лицо холодной водой и почувствовала себя немного лучше. Потом отворила дверь. У порога стоял стражник Андреас с алебардой и беспокойно таращился в вырез ее платья.

– Сколько раз вам повторять, что мой отец живет теперь в домике у пруда? – вскинулась Магдалена на стражника и махнула рукой через плечо. Она до сих пор чувствовала себя неважно.

– Э… знаю, госпожа знахарка, – ответил Андреас. – Но раз он не открывает, то…