— У меня только один вопрос.

      — Угу.

      — Он не по последней части этого идиотизма, который ты сам же себе устроил, так что расслабься. Плюс мне дороги мои ребра, они в единичном экземпляре.

      Костя понял, что увлекся, испугался и резко разжал руки. Антон на это хмыкнул и руки вернул на место — без Костиных объятий было… неправильно.

      — Почему это я сам себе устроил? Не то, чтобы я в чем-то тебя обвиняю…

      — Потому что, если бы ты признался мне еще три года назад, ничего этого не было бы.

      Костя скептически поднял бровь и недоверчиво посмотрел на Антона.

      — То ли ты обманываешь меня, то ли самообманом занимаешься. Только последний идиот не заметил бы, как ты смотришь на Гара.

      — Кость, да я исключительно на внешность смотрел. Я, если честно, и сказать о нем ничего не могу. Просто… не знаю, не интересовался ничем. Это не любовь. А ты мне нравился и тогда. Но на тебе я крест заочно поставил. Мне сразу объяснили, что и как. Да и сам я не слепой. Ты типа редкой музейной ценности: смотреть можно, трогать — нельзя.

      — А Гар?

      — Игорь, он попроще. Поприземленней что ли.

      — Бля-я-я! Хочешь сказать, что я сам затупил?

      — Очень хочу, но не буду, потому что тогдашний ты не подошел бы первым. Разве что я сам бы инициативу проявлял. Но тогда ты бы и не влюбился, наверное. Замкнутый круг, короче, — рассмеялся Антон.

      — А вопрос-то в чем?

      — Вопрос простейший. Какого хрена, ты, дубина, устроил весь этот цирк летом. Что за прятки, страдания? А если бы Саня не приехал? Какое на сей раз тебе нужно было подтверждение того, что ты мне нравишься? Я вроде не вздыхал ни по кому. Разве что по одному дебилу.

      — За дебила и дубину ты еще получишь, — вкрадчиво пообещал Костя и в противовес словам легонько чмокнул Антона в висок. — Я не думал, что для тебя это так же серьезно. Понимал, конечно, что симпатичен тебе, но и предположить не мог, что ты сможешь все бросить ради меня. Но это мы уже обсуждали.

      — Обсуждали. И я все понял, так что отпускай-ка меня, буду кушать готовить. А ты пока отнеси мои вещи. Или я здесь буду спать?

      — Только если сам захочешь. А так спальня имеется.

      Антон сообразил немудрящий ужин, за который получил больше комплиментов, чем, пожалуй, за все время своей готовки, перемыл посуду, отпихнув от раковины Костю, и снова плюхнулся на диван. Серьезных тем они больше не поднимали. Будничные мелочи, которых так много накапливается за считанные месяцы, отчего-то интересовали обоих. Антон рассказывал об учебе, друзьях, не забывая мельком вставлять, как он скучал, как было тяжело без Кости. А тот делился о переезде в поселение, о формировании стаи, ни словом больше не вспоминая, что происходило с ним самим в это время. И все воспоминания словно через силу, словно было это давным-давно и не с ним. А потом Антон заметил, что Костя не спит каким-то нечеловеческим усилием воли, и уверенно заявил, что они идут спать.

      Вопреки ожиданиям, спать ему полагалось отдельно. В прелестнейшей голубой комнате с типично омежьей белой мебелью. В углу были аккуратно сложены чемоданы, а край покрывала приветливо откинут. Антон мысленно поругал себя за распущенность, так как, хоть и не собирался заниматься ничем таким, очень рассчитывал хотя бы на объятия своего альфы во время сна. Но намекать об этом Косте стеснялся. И потому быстро переоделся в пижаму и нырнул в кровать.

      Сон сморил его мгновенно, но оказался не настолько глубоким, чтобы чуткий Антон не проснулся от звука скрипнувшей двери. Он пригляделся и увидел у входа замершего Костю.

      — Ты извини, пожалуйста, — шепотом зачастил тот, — никак не могу до конца поверить…

      И Антон понял, что его недалекий альфа опять мучает себя из-за каких-то глупостей. Он приподнял край одеяла и похлопал по кровати:

      — Иди-ка ты сюда. Ночью надо спать.

      И в очередной раз поразился оборотнической скорости. Мгновение назад Костя мялся у порога, и вот уже лежит рядом, прижимая Антона к себе.

      — Ну, насчет спать мы еще поговорим. Но позже, — прошептал он, засыпая.

      — Хорошо, — ответил Антон уже спящему альфе и закрыл глаза.

      Их совместная жизнь, по мнению Антона, была очень похожа на то идеальное, что нередко рисуется в головах молоденьких, не нюхавших еще пороха омег. С обнимашками, поцелуями, чтением мыслей и исполнением желаний. Полной совместимостью, короче. Это было удивительно, с легким флером прекрасного сна, мечтательным обожанием, растворением друг в друге. С одним «но». Совершенно необъяснимым Костиным целибатом. Первое время Антон ценил его. Ну, притирание друг к другу, этакий конфетно-букетный период невинности в отношениях. Потом думал, что это какой-то момент формирования стаи, из серии сохранения сил. Думал он так достаточно долго, изводился, потому что, как оказалось, прекрасно помнил ритуал в деревне. Помнил в красках, в перечных деталях, от которых при виде Кости начинало свербеть проклятыми бабочками, которые раньше казались пошлотой из романов, а теперь ощущались всем нутром, всей кожей. Все-таки невинные ванильные фантазии у Антона уже довольно давно сменились пряными насыщенно-коричными, завершающимися не поцелуями, а вполне себе узлом.

      Антон терпел, бросал на Костю томные взгляды, ловил похожие в ответ, но сам на контакт не шел, покорно довольствуясь легкими поглаживаниям выше пояса. А потом вскользь, жутко смущаясь, поинтересовался у Ромки, как он справляется с этой проблемой. Друг ошарашенно вылупился на него, потом долго краснел и подбирал слова, но в итоге объяснил, что с Сашей у них никаких запретов нет и не было. Все что угодно по обоюдному желанию. Антон сидел, недоумевал, злился понятно на кого и понятно на что и думал, что же пошло не так. Отчего-то категорически не хотелось спрашивать обо всем у Кости. То ли из боязни сломать то восхитительно хрупкое, что уже имелось, то ли из природной стеснительности. Ведь одно дело — трепаться о постельных сценах с лучшим другом, и совсем другое — с альфой, пусть и своим собственным.

      Ничтоже сумняшеся, он решил пойти на коварный абордаж. Сначала легкий: прижимался теснее, целовал старательнее. Потом решительный: начал надевать шорты покороче, футболки пооблипестей, благо отопление позволяло. Потом крайний: подкрутил пару вентилей прямо перед сном, создав почти тропическую жару, и улегся спать в тоненьких брифах, спрутом облепив напряженного Константина. Тот явно страдал, томился, изводился и почти не спал, но терпел, сжимая крепче челюсти, провоцируя играющими желваками. А Антон, понимая, что последний план с треском провалился, а идей больше нет, психовал и никак не мог уснуть. Поворочался, поворочался, натянул футболку и потопал на кухню отравить организм полуночным жором.