"Майкл, помогай, не веди себя как пассажир! - Матвеев пытался достучаться до Гринвуда как мог. - Я же помню - ты знаешь стихи ... ну, хотя бы того же Киплинга!"
И над пустынной улицей, сопровождаемое легкими облачками пара, зазвучало:
Eyes of grey - a sodden quay...
Серые глаза... Восход,
Доски мокрого причала.
Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.
И отходит пароход.
Нашей юности года...
Вера и Надежда? Да -
Пой молитву всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда
А теперь уже вспомнил и сам Матвеев... Своей собственной памятью вспомнил, как Витька Федорчук пел эти стихи под гитару в одну из нечастых встреч. И сразу припомнилось, что как только умолк последний аккорд, Олег вдруг сорвался с места и побежал звонить жене, и что-то ласково говорил ей в телефонную трубку ... Долго говорил. А сам Степан просто ушёл на кухню, оставив Витьку в одиночестве, и курил там, и старался не плакать.
Чёрные глаза... Молчи!
Шёпот у штурвала длится,
Пена вдоль бортов струится
В блеск тропической ночи.
Южный Крест прозрачней льда,
Снова падает звезда.
Вот молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
Фиона замерла, словно зачарованная, продолжая сжимать плечи Степана, взгляд её словно бы обратился внутрь себя. Она тихонько и чуть судорожно вздохнула, когда Матвеев подхватил её на руки и понёс, то кружась в ритме вальса, то замирая на несколько секунд на одном месте, чтобы поцеловать. Он нёс её на руках и продолжал декламировать. Голос его набирал силу с каждой строчкой, - или ей это только казалось? - заполнял всё ее тело, проникая в каждую клетку, каждую пору необоримой горячей волной.
Карие глаза - простор,
Степь, бок о бок мчатся кони,
И сердцам в старинном тоне
Вторит топот эхом гор...
И натянута узда,
И в ушах звучит тогда
Вновь молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
То, что чувствовал сейчас Степан, не поддавалось описаниям. Отбросив к чёртовой матери рефлексию, он нырнул с головой в поток, которому сам же и отворил путь. Казалось, глаза Фионы излучают свет и, поймав отражение своих глаз в её зрачках, Матвеев внезапно увидел, что и сам он окружён мерцающим ореолом. И от этого ему стало легко. Легко и радостно, так, как, пожалуй, не было никогда в жизни. А если и было, то не с ним и не сейчас.
Синие глаза... Холмы
Серебрятся лунным светом,
И дрожит индийским летом
Вальс, манящий в гущу тьмы.
- Офицеры... Мейбл... Когда?
Колдовство, вино, молчанье,
Эта искренность признанья -
Любим? Значит навсегда!
Матвеев не остановился, даже когда у них на пути возник, вынырнувший внезапно из какой-то подворотни, жандармский патруль - офицер и два рядовых. Видно, привлечённые громкой речью на иностранном языке, жандармы решили ради порядка полюбопытствовать: "А кто это там шумит среди ночи?" Однако стоило взглядам офицера и Степана встретиться, как готовый было вырваться окрик "выдохся", что называется, на полпути. Жандарм неожиданно смутился, махнул рукой подчинённым, и внезапно взял под козырёк. Лишь через несколько мгновений, в спину удаляющимся по улице Матвееву и Фионе донеслось - сказанное на выдохе и с неподдельным восхищением:
- Os ingleses ... louco!
Да... Но жизнь взглянула хмуро,
Сжальтесь надо мной: ведь вот -
Весь в долгах перед Амуром
Я - четырежды банкрот!
И моя ли в том вина?
Если б снова хоть одна
Улыбнулась благосклонно,
Я бы сорок раз тогда
Спел молитву всех влюблённых:
Любим? Значит - навсегда...
Он так и нёс её на руках, читая стихи Киплинга, Теннисона и ещё бог знает чьи. Сейчас поэтические строки всплывали в его английской памяти совершенно естественно и легко. И он шел, выравнивая шаг в такт стихотворному ритму, и нес на руках любимую женщину, совершенно не обращая внимания на взгляды случайных прохожих - полные непонимания, осуждения, но и нередко - доброй зависти и восторга. А потом, совершенно "вдруг" они оказались перед дверью номера, и никто - ни он, ни она, - кажется, не помнили, как прошли мимо портье, и откуда в руках у Степана оказался ключ, висящий на огромной деревянной груше. И значит, следующим номером программы стало отпирание замка с женщиной на руках и губами, занятыми поцелуем...
***
Звонок телефона раздался, как это обычно бывает, в самый неподходящий момент. Степан осторожно, стараясь не потревожить обнимавшую его Фиону, повернулся к столику у кровати и взглянул на часы.
"И какая сволочь будит человека в
шестнадцать
часов утра
первого января?" - в голову не пришло ничего иного, кроме цитаты из "ну, очень бородатого" анекдота. Однако хочешь, не хочешь, а надо вставать. К тому же, на календаре уже второе число. Второе января 1937 года...
"Надеюсь, у того, кто осмелился нас потревожить, есть весьма веские причины, иначе... Мелкое хулиганство не должно остаться безнаказанным".
Телефон не унимался. К счастью, аппарат был вполне современным, и громкость его зуммера поддавалась регулировке, что и было проделано Степаном сегодня ночью, когда они с Фионой вернулись в номер отеля.
"Как чувствовал... Вот же настырные! И явно это звонят не господа с Rua de Sao Bernardo".
- Господин Гринвуд? - голос, искажённый мембраной, звучал незнакомо.
"И что тут сердиться, - вздохнул про себя Матвеев, - чай не в пустыне живём".
- Слушаю вас внимательно...
- Извините, что побеспокоил вас в неурочный час, но, похоже, быть мне богатым...
"А вот теперь - узнал... Витька, чёрт неугомонный, не спится ему у себя... Кстати, а где он сейчас? И, самое главное - как его сейчас зовут? А, вспомнил!"
- А вот это,
любезный месье Поль
, зависит исключительно от вас и только от вас.
"А теперь, когда обмен обязательными поклонами и любезностями завершён, выкладывай, какого хрена тебе от меня нужно..." - подумал Степан, но вслух был сама любезность:
- Я сейчас немного занят, будет ли вам удобно продолжить разговор через три четверти часа?
- Я сам хотел предложить то же самое ... Куда перезвонить?
"Ох, ну и задачки ты задаешь не выспавшимся людям!"
- Записывайте номер...
Продиктованный Матвеевым номер принадлежал небольшому ресторану на Rua Saraiva de Carvalho недалеко от Hotel da Estrela, где Степан снял номер, и Федорчуку он, скорее всего, был уже известен, но правила игры навязывали некие условности. На адрес ресторана должна была приходить вся корреспонденция для Майкла Мэтью Гринвуда в период его пребывания в столице Португалии.
"Связь - это жизнь!"
Простая до банальности сентенция, возведённая в ранг категорического императива, заставила Степана на второй день по приезде в Лиссабон отправить в несколько адресов, обговоренных с Олегом и Виктором в качестве "почтовых ящиков", телеграммы с указанием названия "своего" отеля, номера апартаментов и телефона, а также резервного канала связи - в упомянутом ресторане.
Жить даже не двойной - Матвеева и Гринвуда - а тройной жизнью, ибо личность Гринвуда имела две взаимоисключающие ипостаси: британского журналиста и шпиона, и руководителя "международной террористической группировки", как грустно пошутил однажды Витя, передавая контакты своих "волков" Степану, временами становилось практически невыносимо. Спасало только распределение мыслей - по полочкам и ящичкам. Как в картотеке. Не хочешь - не открывай, а настала нужда - хрен закроешь. Пока роль не отыграна, и дело не закончено. Как сейчас, когда настала пора закрыть ящичек "джентльмена и ... джентльмена", ибо шпионство - занятие по большому счёту предосудительное для потомка британских аристократов.
