- И еще кое-что... - Баст тоже взял сигарету, прикурил от предложенной Шелленбергом зажигалки и продолжил:
- Во Флоренции учится сейчас некто Авраам Штерн. Не знаю, что он изучает, но думаю, его нетрудно будет найти, так как в тамошнем университете вряд ли много докторантов вообще и из Палестины в частности. Нам этот еврей интересен не сам по себе, а тем, что он близко знаком с Авраамом Техоми. Этот Техоми - именно тот, кто нам нужен. Один из лидеров их военной организации и политически тяготеет к правым сионистам, так называемым ревизионистам. Попробуйте создать нам канал приватной связи, и... Впрочем это теперь ваша работа.
- Продолжайте, - улыбнулся Шелленберг, явно уже предвкушавший самостоятельную операцию за границами Рейха. - Я, честное слово, не обижусь.
- Я бы подкармливал этого Техоми оружием и деньгами отдельно ото всех остальных. Но... Не обижайтесь, дружище, это всего лишь мысли вслух. Игра ума. Не больше. Но мне кажется, что с этими людьми следует проявлять предельную осторожность. Их нельзя вербовать и принуждать. В этом смысле они очень похожи на нас. Их ведет идея, понимаете? Идеалисты и националисты... Вам это ничего не напоминает?
***
В начале одиннадцатого позвонила Вильда. Оставалось гадать, откуда ей стало известно, что муж вернулся в Берлин и живет на своей старой - холостяцкой еще - квартире на Доллендорф штрассе. Не знала. Не должна была знать. Но узнала. Бах навеял, или птичка на хвостике принесла, или Гейдрих - "Вот гад!" - решил развлечься за чужой счет.
- Баст... - даже притом, что качество телефонной связи оставляло желать лучшего, голос Вильды взволновал не на шутку.
"Однако..."
Оказывается, если смотреть в прошлое глазами немецко-фашистского шпиона, многое оставалось за кадром. Доминировали, так сказать, особенности "чужого" восприятия. Но сейчас, стоило Олегу услышать голос жены - "Не моей жены!" - как перед глазами возник "объективный" образ Вильды. Он ее "вспомнил" - вот в чем штука. И не просто вспомнил. - Олег ведь и раньше, в общем-то, знал о ее существовании, - а во всем великолепии весьма убедительной красоты и молодости. Но рассматривал он ее сейчас словно сквозь линзы и светофильтры некоего сложного оптического прибора - прямиком из лаборатории очередного "сумасшедшего профессора", немца и фашиста, разумеется - смотрел, угадывая и открывая заново незаурядный женский образ, и дивился тому, что ничего
такого
о ней еще мгновение назад не знал или не помнил. А сейчас вот "нашел время и место", чтобы вспомнить, и получилось это у него ничуть не хуже, чем, скажем, порнушку по DVD посмотреть. Такое вдруг привиделось, что даже в жар бросило.
"Обормот... - вынужден был признать новый Баст, смахнув со лба выступивший от "озарения" пот. - С такой женщиной и так пренебрежительно!"
- Откуда ты узнала, что я в Берлине? - спросил он, чтобы не молчать.
- Узнала, - коротко, неинформативно, и совершенно не в ее стиле. - Приедешь?
"Гейдрих?"
- Только не говори, что соскучилась! - усмехнулся Баст.
- Соскучилась.
- Приеду, - неожиданно решил он.
В трубке что-то - или кто-то? - пискнуло, и связь разорвалась.
"Приеду..." - повторил он про себя, и вспомнил разговор с женой. С настоящей женой...
Что он тогда сказал Грейс? Он ведь совершенно определенно наплел ей что-то про рыжую и зеленоглазую девушку, притом, что нравились ему обычно, как верно заметила Грейси, блондинки, хотя он и брюнеток своим вниманием не обходил. Однако в тот момент, во время их самого последнего разговора, Олег почему-то придумал себе именно рыжую пассию, и нате вам - сон в руку! - Кайзерина рыжая. И Вильда рыжая...
"Это у меня что, компенсация за мальчиков что ли такая?"
Но неожиданно выяснилось, что звонок растревожил душу ничуть не меньше, чем воспоминания о навсегда покинутом "доме": том времени, где и когда, находилось его настоящее "место под солнцем", и, разумеется, в окружении тех самых людей, что составляли там его личный мир.
"А Таня?" - вопрос этот возник, когда дособрав по-быстрому так до конца и не разобранный чемодан, он покинул квартиру и ехал на такси в Темпельхоф. В конце концов, он был отнюдь не беден и мог позволить себе билет на комфортабельную, но не слишком быструю "тётушку Ю" "Дойче Люфтганзы".
"Таня..." - по здравом размышлении он не мог уже сказать с необходимой степенью определенности, связывало ли его с ней что-то такое, о чем следовало бы сожалеть. И речь, разумеется, шла отнюдь не о дружбе. Дружба как раз никуда не девалась, да и куда ей деться с подводной лодки?! А вот любовь...
"Возможно..."
Может быть. Наверное. В Москве... Жизнь назад и шестьдесят лет вперед... Да, в Москве, несомненно, хотя и не в том смысле, в котором такие вот "несомненно" обычно понимаются.
"А в Праге?"
В Праге уже было, как говорят дети,
горячо
. Горячо. Жарко. Очень близко к тому, о чем следовало бы жалеть, случись потерять. Но развития ситуации не последовало. Обстоятельства не позволили или...
"Или она этого просто не захотела?"
Возможно. Может быть... Внешне она, как ни странно, изменилась гораздо меньше, чем он. Что если ей не нравятся высокие нордические мужики? Ее право! Но, тогда, какие претензии к нему? Он что железный?
"Не железный... Но ведь и она..."
Что ж она тоже в своем праве. Пусть спит с кем хочет, и не Олегу читать ей или Степе мораль, но и не им ему.
"Черт знает что!"
И это было именно то, что он мог сейчас себе сказать.
А за стеклом иллюминатора плыла звездная ночь и "тишина" - ровный гул мотора Ицкович игнорировал - впечатляюще красиво, но, казалось, "Юнкерс" тащится настолько медленно, что, отправься Баст в путь на автомобиле, - вышло бы быстрее.
***
А Мюнхен встретил солнечной погодой и запахом свежей зелени. Все-таки Бавария - Германия южная, но это и не сюрприз. Про это не только Баст знал. Олегу в верхнем течении Рейна тоже бывать приходилось. И одно из первых и самых ярких впечатлений от этих мест было связано с тем фактом, что в Баварии и Баден-Вюртемберге вызревают не только виноград и сливы, но и персики замечательные растут.
Так вот, выдался совершенно чудесный день. Словно небесный режиссер решил обставить встречу "супругов" наилучшим - из возможных - образом. Небо чистое: ни облачка, ни помарки на нежной голубизне. Воздух прозрачный и дивно вкусный, насыщенный запахом мокрой земли и ароматами свежей зелени. И непередаваемый в своем великолепии пейзаж. Горы, леса, усадьбы... Пастораль!
А потом перед Бастом открылся дом - его
собственная
"крепость". Имение "внушает", - подумал Олег, - и само место, и дом - размеры и архитектура - и примыкающий к усадьбе парк, производили сильное впечатление. Но вот ведь как: и впечатление, и мысль с ним связанная оказались просто-таки мимолетными. Возница придержал лошадей, разворачивая ландо перед парадным входом, тут же самым драматическим образом распахнулись двери, и на высокое крыльцо выбежали две дамы.
"Твою мать! - ошарашено подумал Баст, глядя на женщин. - Что же ты творишь, Кайзерина?! И главное - зачем?!"
Но, безусловно, он умел держать себя в руках. Расплатился с возницей, предоставив того вниманию Гюнтера, - старик и багаж заберет, и гостя пивком попотчует, - сам же неторопливо направился к женщинам, уже сбежавшим с крыльца. Он был невозмутим и по-мужски основателен. Во всяком случае, так ему хотелось сейчас выглядеть.
- Здравствуй, Вильда! - он привлек к себе несколько оробевшую от таких нежностей жену и поцеловал в губы. Поцелуй должен был стать обычным, какой бы смысл Баст ни вкладывал в это слово. Обычным, Обыденным, дежурным, таким, знаете ли, формальным, между делом поцелуем. Должен был стать. Но стал чем-то совсем другим. И Баст затруднился бы определить, что явилось тому причиной: необычный вкус губ, их упругая податливость, мимолетное прикосновение высокой полной груди, или солнце, наполняющее прозрачный воздух весеннего утра золотым сиянием? А может быть, так подействовал аромат ее духов? Но, как бы то ни было, у него даже голова закружилась, и дрогнул голос, когда, отстранившись от Вильды, он повернулся к Кайзерине, встретившей его блеском глаз и блуждающей по великолепным губам "таинственной" улыбкой:
