— Надоть, конечно. Вона и государь велит обнадёжить их и жалованьем, и прочим довольствием.
— Кого-то из казаков. Они меж собой быстро сладятси.
— Нет. Казака нельзя. Он либо споетси с ними и мы ничего не узнаем, либо они его утопят аки предателя. Слать надо из рейтар кого-то. А лучше ротмистра их Ивана Пчеломеда, не робкого десятка хлопец. А ты веди полки назад, распускай по домам. Не будем поперёк государеву желанию вставать.
В тот же день войско отошло от Днепра.
Гетман Самойлович принял стольника Семёна Алмазова в Батурине с наивозможным уважением и предупредительностью. Как же, ведь это был посланец самого государя, и всё, что он станет говорить, должно приниматься гетманом как слово царя.
В самой большой горнице гетманского дома длинный стол, рассчитанный не менее как на двадцать-тридцать человек, был весь уставлен разнообразными яствами, бутылями с вином и горилкой. И даже этим обилием гетман подчёркивал своё уважение к московскому гостю.
— Вот здесь нам никто не помешает, — сказал гетман, жестом приглашая гостя за стол. — Садись, Семён Ерофеевич.
— Ты ждёшь гостей? — спросил Алмазов, взглядом прикидывая, где бы сесть. Увидел жареных карасей под сметаной, сглотнул слюнки и сел напротив них.
— Да нет. Сегодня ты у мене главный гость, Семён Ерофеевич.
Гетман сел напротив гостя через стол, взял бутылку с горилкой:
— Што будем пити?
— Да я што и ты, Иван Самойлович.
— Ну, значит, горилку.
Хозяин налил полные кубки, Алмазов вздохнул с сомнением. Гетман понял причину вздоха, успокоил:
— Пей столько, Семён Ерофеевич, сколько считаешь нужным. Никто тебе понуждать не станет. Ну как тама го сударь? Аки здоровье его?
— Увы, болеет часто государь Фёдор Алексеевич. Me не когда принимал, на престоле сидел. А бывает, занеможетси ему, в спальне в постели принимает. Даже послом иногда.
— Уж и поболеть не дадут, сердешному, немчура.
— А што деять? Он всем нужен.
— Ну, вот и выпьем за его здоровье, за здоровье вели кого государя.
Выпили, и стольник навалился сразу на жареных карм сей. Ел прямо руками, выбирая косточки, и с пальцев стекал жир. Гетман подал через стол гостю рушник:
— Возьми, Семён Ерофеич, руки вытирать. Вкусны?
— Очень вкусны, Иван Самойлович.
— То моя Мотря, повариха, готовит. Никто не может так их поджарить, аки она, за то и держу.
Утолив голод двумя огромными карасями, Алмазов отёр руки и губы.
— Я што прибыл-то, Иван Самойлович, государь очень обеспокоен ссорами меж старейшиной на Украине.
— Я догадываюсь, хто энто ему жалитси. Полковник стародубский Ростиславец Пётр. Верно?
— Вот, вот, Ростиславец жаловалси даже, што архиепископ запретил в Стародубе службу отправлять.
— А пошто запретил, не поведал, конечно? А запретил потому, што Ростиславец при усём честном народе избил священника. Я ему аки гетман назначил войсковой суд за энто. А он, испугавшись, в Москву кинулси: спасай, государь, защити правого. Вот и рассуди, Семён Ерофеевич, верно ли я поступил.
— Всё верно, Иван Самойлович, но государь очень уж просил тебе пойти с ним на мировую.
— Я бы, конечно, государеву волю исполнил, если б Рослтиславец только мене досадил и если б повинился принародно. Но ведь он глагольствует, што многие старшины меня не любят и даже уся сторона противу меня. Я говорю, у нас в малороссийских городах великую вольность дали. Если бы государевой милости ко мене не было, то у них на всякий год по десять гетманов было бы. Ты, Семён Ерофеевич, штобы правду государю доложить, поспрошай старшину, полковников, есаулов, да и простых казаков поспрошай обо мене.
— Я буду спрашивати, Иван Самойлович, буду. Ты уж прости.
— Чего прости, я сам на энтом настаиваю. А кстати, где сам виновник всего энтого замутнения?
— Ростиславец-то? Он в Москве.
— Ну вота. Аки ж без него разбиратси? Тут, того гляди, турки с ханом явятси, а мы с жалобщиком валандаемси.
— Турки ныне с поляками увязли.
— Пока энто слухи, но ведь не бывает их на пустом месте. Пищали всегда наготове должны быти, а порох сухим.
На то нас великий государь и держит, штобы хан не застал нас в постелях и не вырезал.
— Давно бы надо Дорошенко на энту сторону переманить.
— Ну, даст Бог, и с энтим решим.
Как и договорились, стольник Алмазов поехал по полкам, никому явно не выдавая цели своей поездки, хотя все знали, что послан он великим государем, а отсюда вытекали и догадки: государь хочет знать о боеготовности полков, значит, следует ожидать военных действий. Дабы завуалировать истинную цель, Алмазов, приезжая в полк, интересовался всем: как полк питается, где хранится оружие, полковая касса. И лишь в долгих разговорах как бы мимоходом спрашивал о гетмане: что он за человек, нравится ли народу?
Отвечали, что он не девка, чтобы нравиться, но большее, что он содеял, то к добру.
Ответы и старшины, и рядовых селян, и казачества были благоприятны для Самойловича, и Семён Алмазов остался этим доволен: не придётся огорчать государя.
Перед отъездом в Москву он вернулся в Батурин и рассказал гетману о результате своей поездки. Самойлович не скрывал удовлетворения:
— Вот так и доскажи государю. И ещё скажи, пусть шлёт Ростиславца сюда, я его пальцем не трону. Пущай суд решает. Заодно будем с ним судить и его сообщника протопопа Адамовича. Вроде он подстрекал Ростиславца на недовольство. А мене сдаетси, оба они хороши, один другого стоит.
Гетман не стал посвящать Алмазова в план предстоящего похода, который он, объединившись с Ромодановским Стародубским, должен был совершить на Чигирин. Особые надежды возлагались на казаков Григория Косагова, чья слава росла с каждым днём. Из Москвы в Путивль с войском всё ещё шёл боярин князь Василий Васильевич Голицын. Спеша, до его прихода войска стронулись с места. Однако Самойлович с Ромодановским решили, что переходить Днепр со всеми войсками не стоит. Мол, мы здесь ни при чём. Поэтому они остановились, не доходя ста вёрст до Днепра, и вызвали в шатёр генерал-майора Григория Косагова, имевшего под рукой пятнадцать тысяч казаков, и бунчужного Леонтия Полуботко, командовавшего четырьмя полками.
— Мы с гетманом решили именно на вас возложити главную задачу — взятие Чигирина, — начал речь Ромодановский. — Лучше, если вы убедити их сдатьси без боя. Потом приведёте всех без исключения к присяге великому государю. А Дорошенко вы должны убедить сдать клейноды, обещая ему прощение всех его вин и царскую милость.
— Кому он должен сдати клейноды? — спросил Полуботко.
— Мене, — сказал князь, — на энто я был уполномочен ещё покойным государем.
Когда бунчужный со стольником ушли, Ромодановский сказал гетману:
— Надеюсь, ты понимаешь, Иван, почему я не сказал «нам».
— Догадываюсь, Григорий Григорьевич. Щадишь самолюбие Дорошенко.
— Отчасти, Иван Самойлович, отчасти. Но главное, у него не должно остаться никакой зацепки для отказа. Если б ему сказали, што клейноды надо сдать гетману Самойловичу, он бы взъерепенился: я тоже гетман! Вы два недруга, а я меж вами лицо постороннее, да ещё и с полномочиями государя Алексея Михайловича. Мене сдавати гетманские клейноды будет ему легче и не столь обидно. Но, как ты понимаешь, булаву у него принимати мы будим вместе.
Чигиринские казаки встретили Косагова и Полуботко на подступах к городу внезапным лихим налётом. Со свистом и визгом налетели они на передовой отряд Полуботко, те, хватаясь за сабли, ругались почём зря.
Леонтий Полуботко, выехав вперёд и привстав в седле, закричал:
— Хлопцы, я бунчужный Полуботко, послан князем Ромодановским, шоб сказати вам, нихто вас воевати не собирается. Мы пришли, штоб укрепити город от хана, а главное, принять от вас присягу на верность великому государю Фёдору Алексеевичу.
— И того-то?
