Андрей смотрел на Матвеева, не веря своим ушам:
— Энтого быти не может.
— Даже брата твоего на Украину отослали. Ни один в думе не сказал и слова в мою защиту, а Васька Волынский даже просил моей головы.
— И што теперь?
— Надо ждати, пока государь повзрослеет и возьмёт власть в свои руки. А пока надо отсидетси на воеводстве. Ты же здеся останешьси моими ушами и глазами. Сейчас иди, до восемнадцатого ещё увидимся, а пока мене надо побыти одному.
Восемнадцатого июля, поминая старые заслуги боярина, ему устроили торжественные проводы на воеводство. Стряпчие, назначенные государем, и бывший его стрелецкий полк провожали Матвеева до околицы Москвы, а боевые холопы охраняли возы, коих количество было ещё достойно боярина. Андрей же Алмазов провожал его аж до Нижнего Новгорода.
Узнав о разбитом Косаговым отряде татар, посланном к нему, гетман Дорошенко отправил посольство в Москву с присягой в верности, называя себя подданным государя и верным сыном Украины.
У казаков главные атрибуты власти — клейноды[146] — булава с бунчуком. Самый захудалый казак спит и видит себя с булавою. У Чигиринского гетмана клейноды есть, а вот у кошевого Сечи Запорожской Ивана Серко клейнодов нет, они перехвачены гетманом Самойловичем, оттого и сердится Иван Дмитриевич на Самойловича, и пишет ему: «Хотя мы теперя новому великому государю присягнули, однако еслива ты и впредь не будешь нас допускать к милости царской, то вредно это будет одному теби. Много уж терпим, да терпению нашему и край будет».
Отписал Серко и царю Фёдору Алексеевичу. Слезницу запорожского кошевого государю читал Стрешнев:
— «А ещё, великий государь, гетман Самойлович чинит нам великие препоны: не пропускает к нам хлебные припасы, задерживает царское жалованье, не позволил стаду запорожскому зимовать в Черниговском полку, отчего оно вполовину пало. В казаках от того шатание, и многи ворчат, што-де зря Дорошенко обижали и союзников его, он бы нас не оставил, как ныне Москва оставляет. А я-то знаю: то не Москва, а гетман вред нам творит».
— Нехорошо Самойлович содеет, — тихо произнёс Фёдор Алексеевич. — Ой нехорошо. Надо отписать ему, штоб казаков не задирал.
— Я думаю, и энту слезницу серковскую приложить, — заметил Милославский.
— Ладно ли энто будет?
— Мы ему всё жалобы на нево всегда отправляем. Раз его одного прочим в гетманы, цущай усё знает о себе.
— И с Дорошенко, коли нам присягнул, пусть добром выведут на энту сторону.
Дума с теми словами государевыми согласилась.
Однако гетман Самойлович решил с Дорошенко действовать по-своему. Подняв семь полков, он двинулся к Днепру, отдав приказ по полкам готовиться к сражению с бунтовщиками и возмутителями Чигиринскими, не желающими присягать новому великому государю и единому гетману на Украине:
— Довольно с ними цацкаться.
Войско двигалось открыто, не таясь и не скрывая своей цели. И Дорошенко, узнав об этом, тут же снарядил гонца в Москву с грамотой к государю: «Гетман Самойлович ведёт на Чигирин войско, затевая меж братьями по вере междоусобие. Этому ли его учит слово великого государя?»
Подойдя к Днепру, Самойлович позвал к себе в шатёр всех полковников. Они подъезжали по одному и ещё на подъезде слышали, как гетман громко диктовал писарю послание Чигиринскому сидельцу:
— «Ты должен, не мешкая, вместе с воинством своим покинуть город и, переправясь на левый берег, присягнуть великому государю на верность лично, сложити с себе добровольно регемент и, сдав мене клейноды, отправиться в Москву пред светлые очи государя. Он, великий государь, обнадёживает теби великой честью и милостью, зовя к себе, а ты аки нашкодивший кот прячешьси в кустах...»
Собрав полковников, гетман зачитал им письмо, приготовленное для Дорошенко, те одобрили текст. Затем велено было от каждого полка выбрать по два человека, и эта группа отправилась через Днепр в Чигирин. Возглавлял её полковник черниговский Василий Бурковский.
Навстречу посланцам гетмана выехал из города Дорошенко, окружённый своими полковниками и есаулами.
— С чема пожаловали? — спросил он Бурковского. — По чьему указу?
— Государь и усё войско требует, штобы ты присягнул и сложил с себи начальство. Вота и грамота гетмана до тебя.
Бурковский подъехал вплотную к Дорошенко, протянул грамоту, свёрнутую трубочкой и запечатанную войсковой печатью. Затем воротился к своим спутникам.
Дорошенко сорвал печать, развернул грамоту, быстро прочёл и, сунув её за пазуху, ответил:
— Без согласия войска запорожского я никакого дела не могу начати, тем более слагать с себи регемент. Десять лет назад я был избран всем войском, и только оно может решати мою судьбу и участь. Только войско. Ждите здеся. Я отпишу гетману ответ, вам привезут его.
С тем Дорошенко поворотил коня, ожёг его плетью и галопом помчался в город. Сопровождение его растянулось, плохо поспевая за гетманом.
— Энто дело долгонькое, — сказал Бурковский, — пусть кони пасутси.
Соскочил с коня, разнуздал его и, закрепив конец повода за луку седла, пустил пастись. Спутники последовали его примеру.
Сам полковник лёг на землю, подложив руку под голову, и, надвинув папаху на глаза, задремал, решив, что так скорее время пройдёт. И действительно, под фырканье пасущихся коней и тихий звяк трензелей задремалось Бурковскому сладко. И показалось, что лишь смежил очи, и вот уж чей-то голос:
— А вона и посыльный скачет.
Бурковский сел, надел папаху, зевая, потянулся, хрустнул косточками. От Чигирина мчался к нему верховой. Полковник поднялся. Посыльный подскакал и кивнул Бурковскому:
— Ходы до мэнэ, полковник.
Затем слез с коня и, когда Бурковский подошёл, представился ему:
— Я полковник Петриковский. Вота письмо Дорошенко. Отойдём на пару слов.
Петриковский вёл коня в поводу. Убедившись, что уж никто их отсюда не слышит, сказал:
— Передай гетману, штоб Дорошенко веры не давал. Он давно в Крым к хану послал за ордою и сговариваетси о том же с Серко и запорожцами. Ради Бога, не верьте ему.
-— А зачем же ты ему служишь?
— Ты полковник, а того не сообразишь. Если я съеду, хто ж вам правду о нём донесёт.
— А и верно, — смутился Бурковский. — Прости, брат.
— Прощай! — Петряковский поймал стремя, взлетел в седло и с места пустил коня в ходкую рысь. Ускакал не оглядываясь. А через час письмо было доставлено по назначению.
— Ого-о! — развернув грамоту Дорошенко, сказал Самойлович. — Изрядно бумаги и чернил перевёл.
И углубился в чтение:
«После присяги его царскому величеству хочу я быти единомышленным и единоутробным, от одной матери-Украины братом вашей милости, но и прежде я всегда оказывал любовь и дружбу вашей стороне, тайно засылая и остерегая насчёт приближения неприятелей. И ныне, получив предостережение из коша насчёт турецкого и татарского замыслов, я уведомил о них боярина и вашу милость, вследствие чего вы и двинули полковника черниговского и других на защиту нашему углу. Благодарю за помощь нашему бедному уголку и желаю присланному войску победы над общими неприятелями».
Дочитав послание, гетман почти упал в кресло.
— Уф! — отложив грамоту, молвил Самойлович. — По нему выходит, энто я затеваю междоусобие. Безвинная овечка. Эх, энто с больной головы на здоровую! Што он хоть на словах говорил?
— Без согласия запорожцев слагать с себе полномочия не станет, — ответил Бурковский. — Но полковник его, Петриковский, с глазу на глаз умолял не верить ему.
— А я верю, што ли? Дорошенко всегда мог сладко говорить.
Гетман встал, прошёлся по шатру, вздохнул, вновь заговорил:
— Государь вон к нему доверчив шибко. Опять грамоту прислал, просит не ссоритьси с ним. И с Серко велит ладить. А как?
— Надоть, наверное, к Серко послать кого-то.
