В круг выступил Родион Калужанин и стал убеждать:

   — Из-за одного человека вы повеление великого государя презираете. Вспомните, што вы гутарили, лёжа в камыше под каланчами? Што надобно на Ерке городок поставить, будто он Азову вместо осады, а казакам на море будет путь свободный. По энтим вашим словам, будучи на Москве, я великому государю известил, а теперь у вас во всём непостоянство.

Фрол Минаев подошёл к другу и закивал головой, и сразу вновь на обоих поднялись крики:

   — Вы энтим выслуживаетесь, берёте ковши да соболи, а Дон разоряети. Тебя, Фролка, растакую мать, на руку посадим, а другою раздавим.

Не слышно было одного нового атамана Михайлы Саморенина, хотя бы слово сказал и унял казаков, а те, видя попустительство, орали ещё больше. Вперёд вышел полковник Григорий Косагов. Невысокий, с небольшой русой бородой, всегда сдержанный, он был офицером, на чьи плечи всегда перекладывались все самые тяжёлые обязанности.

   — Конечнова, если кучей навалитьси, то сто человек всегда десять побьют, не разбирая, правы они или нет. А вот еслива по-честному, один на один, то ещё поглядети надоть будет.

Круг притих, вперёд вышел Григорий Разгультяй:

   — Ты шо ж мыслишь, один саблею махати можешь?

   — Пошто ж, на Дону саблю каждый сызмальства держит.

Круг расступился. Два Григория, полковник и есаул, вступили на освобождённое место. Косагов был на полголовы ниже Разгультяя. К тому же узкий стрелецкий кафтан более сдерживает в размахе. Сабли скрестились. Удар, удар, выпад. Полковник медленно отступал по кругу. Есаул радостно напирал, но уже в первые минуты сбил дыхание. Ещё немного, и он уже дышит открытым ртом, пот сбегает по его щекам. Быстрый скачок назад Косагова, потом рубящий удар по прущему напролом, и голова Раз гультяя скатилась к ногам казаков. Прошло всего несколько минут. Наступившая тишина сбавила пыл, и Буянка забрали почти без сопротивления. А через два дня воевода князь Хованский ехал с ним в Москву.

Наконец-то полковник Косагов Григорий Иванович остался без надсмотра. Он вновь собрал круг, который и порешил выдвинуть казаков вперёд, ближе к Крыму. Общий сбор дал десять тысяч двести сабель. Призванные яицкие казаки привели ещё три тысячи, да прибывшие полторы тысячи городецких дали под руку Косагова пятнадцать тысяч казаков. Высвободившихся солдат и стрельцов Косагов отправил с инженер-майором Фальком к Изюму, который уже в начале апреля начал возводить изюмскую линию укреплений. А казачество, выдвинувшись на полсотни вёрст, провело прямую границу с Крымом, между Черкассами и Запорожской Сечей, начав ставить городки.

Татары вначале посмеялись над этим. Крымский хан послал восемнадцатитысячный отряд пожечь их. Но Косагов, зажав тот отряд между балок, нанёс такой удар, что в Крым вернулось меньше половины. За ту победу Косагову пожаловали чин генерал-майора. Его имя росло и как военачальника, и как строителя военных укреплений. Войсковой атаман Михаил Самаренин, смелый в бою, но не любивший командовать, почти полностью передал власть над казачеством Косагову, и пятнадцатитысячный казачий корпус метался по степи, наводя ужас на татар и малочисленные гарнизоны турецких крепостей, одну из которых он сжёг до основания.

Царица Наталья Кирилловна проснулась рано. Забота о трёх царёвых детях осталась единственной её обязанностью в доме Романовых. Петруша, её любовь, был последней её надеждой, к нему она больше всего тянулась.

Братья Натальи жили тут же, но в последнее время они старались в роскошных кафтанах не ходить, на угорских иноходцах не ездить. При большой должности главы Казённого приказа остался лишь отец их, боярин Кирилл Полуэктович Нарышкин. Он присутствовал в царицыных покоях, тут же был и боярин Артамон Матвеев, которого смерть отца немного вышибла из седла, и стольник Семён Алмазов.

Царица подошла к Артамону Матвееву:

— Намедни заходил Иван Милославский, говорил, тесно, мол, в тереме государю, расстраиватьси собираетси.

Спрашивал, не собираюсь ли отъехать в Преображенское, штобы строительство не докучало нам.

Матвеев замотал головой:

   — Нельзя сейчас из Кремля уезжати, совсем от дел отрешат, да и в Преображенском охраны мало, Милославские и на жизнь покуситьси могут.

Наталья Кирилловна схватилась за сердце.

Находившийся за дверью царевич Пётр всё слышал. Он рванулся к выходу из покоев. Не успела мамка остановить ребёнка, как тот уже бежал знакомыми переходами на половину царя Фёдора.

Резвый мальчик, царевич и раньше, бывало, появлялся один везде во дворце, заглядывал и к брату спросить о здоровье от имени своего и царицы Наталии Кирилловны, выпросить гостинцев. Теперь тоже никто не обратил внимания на Петра, когда тот появился в царских покоях.

Здесь стольник объявил, что государь ещё на совете в Грановитой палате с ближними боярами.

Царевич, не дослушав, поспешил дальше. Стрельцы и боярские дети были удивлены появлением младшего царевича у дверей палаты, но остановить его не посмели, полагая, что без царского зова он не явился бы на совет бояр. Лишь полковник барон Брюс попытался его остановить:

   — Царевич, подожди, неладно так-то, на совет на боярский без докладу.

   — Чего неладно? Я же поклонитьси желаю государю-брату моему, царю Фёдору Алексеевичу. Не зрил его давно. — И с этими словами перешагнул порог.

Степенно подошёл царевич к ступеням, на которых стоял трон, охраняемый по бокам двумя золочёными львами, по образу византийских престолов василевсов.

Как и все думные бояре, царь Фёдор был удивлён появлением брата, но сейчас же ласково закивал головой в ответ на чинный глубокий поклон царевича, поднялся с места и поцеловал его в лоб и в лицо, пока Пётр, по обычаю, приложился к руке царской.

   — Што, али ты явилси с чем-либо на совет наш на царский? Просить, что ли, хочешь о чём?

И, снова усевшись на трон, царь Фёдор поставил перед собою брата, словно невольно залюбовавшись смущённым, почти пунцовым от волнения личиком царевича.

Смелость, с какой Пётр явился сюда, вдруг покинула его. Он молчал, не зная, с чего начать. Мял в руках край своего кафтанчика и кусал пухлые губки красиво очерченного рта, чтобы не расплакаться громко. Тут же сидели почти все те, на кого царевич хотел принести жалобу брату: боярин Богдан Хитрово, Иван Милославский, Василий Волынский.

Четырёхлетний Пётр и не думал жаловаться заглазно, а хотел, сознавая свою правоту, стать на защиту горячо любимой матушки. Но выступить хотя бы и с таким большим делом при седобородых и седовласых боярах, таких важных, строго на него смотрящих, не мог. Он понимал, что стоит ему заговорить, вместе со словами вырвутся из груди непрошеные слёзы. И, крепко сжав губы, он продолжал молчать.

   — Ну, што же ты, Петруша? Али забыл, с чем шёл? Забоялся при всех. Ладно. Ступай теперя. Ко мене позднее приходи, там потолкуем.

Ласковое предположение, что он забоялся, словно укололо царевича. Способность говорить сразу вернулась к нему.

   — Брат-государь, ты любишь меня?

Фёдор аж вздрогнул:

   — С чего ты решил задать такой вопрос?

Царь усадил Петра рядом с собой на широкое сиденье трона, где раньше худощавая фигура Фёдора выглядела так беспомощно.

   — Што ж молчишь? Обидел-то кто тебе и матушку? Говори. Видно, дело не шуточное, коли здеся нашёл мени. Я слушаю.

   — Вот он, — указывая на Милославского, звенящим голосом начал снова царевич, — матушка сказывала, что нас переселить задумали. Тесно тута. Вовсе с глаз твоих.

Слёзы так и брызнули из глаз царевича. Чтобы громко не разрыдаться, он умолк. И всё смолкло кругом.

Фёдор, прижав к груди головку брата, ласково отирал ему слёзы, а сам раздумывал о чём-то. Потом взглянул прямо в глаза Милославскому, сидящему недалеко от трона, и спросил:

   — Што значат те речи царевича? Ну будет, брат милый! Да не плачь же, негоже. На людях плакать невместно царевичу... Слышишь?