Пять месяцев прошли впустую, переговоры с правобережным гетманом Дорошенко ничего не дали. А войско так и стояло на левом берегу Днепра. Озлобленный воевода князь Григорий Ромодановский-Стародубский метался по своему шатру и слал царю письмо за письмом. Царь Алексей Михайлович понимал, что у воинственно настроенной части боярства назревает недовольство, но был счастлив в новой семье и войной с Турцией не хотел осложнять себе жизнь. Однако надо было создать вид озабоченности и деятельности. Седьмого сентября он целый день работал вместе с Матвеевым, направляя именные грамоты в разные воеводства. Одна из них гласила:

«Минувшим годом наш большой боярин князь Григорий Черкасской отпущен был нами, Великим Государем, по его челобитию, в подмосковные свои вотчины, и октября с четырнадцатое на пятнадцатое число нам учинилось известно, што князя и боярина Григория под его селом Саврасовом в недоезде убили насмерть боярские дворовые татаровя Батырша со товарищи. Пожитки князя и его лошадей захватив, побежали. И ныне, ведома нам, Великому Государю, што те воря побежали в крымские и ногайские улусы. Приказываю от нас, Великого Государя, тех убойцев, Батыршу со товарищи, всего тринадцать человек, изловить и прислать к Москве. За поимку убойцев обнадёжить поимщиков и сыщиков нашим Великого Государя жалованьем».

В этот же день он принял вновь прибывших сыновей гетмана Самойловича, долго беседовал с ними о нуждах Украины и войска. Но всё это была лишь видимость, ни один вопрос так и не был решён.

Наконец, после «непомерных, неотложных трудов», одиннадцатого сентября в Грановитой палате в Кремле царём был дан почестный новогодний пир, с щедрым одариванием простого люда. Царевичи Николай Багратид и Пётр Сибирский были приглашены заранее. На пире также присутствовали семь митрополитов и двадцать шесть бояр. А также, не считая мест, окольничие, стольники и думные люди.

Царь прибыл в Кремль с царевичем Петром, оставив жену в Преображенском с новорождённой дочерью. Когда он вошёл в палаты, ярко красные бармы, расшитые золотыми пластинами и усыпанные изумрудами и рубинами, облегали его плечи, а поверх была горностаевая мантия, на голове шапка Мономаха, а в руках скипетр с трёхглавым орлом и держава с большим дедовым изумрудом. За ним в окружении шести рынд в белых кафтанах с высокими воротниками и с золочёными топориками вошли надежда рода Романовых царевичи Фёдор и Пётр. Маленький Пётр, которому не было ещё и полутора лет, крепко держал брата за руку. Фёдор шёл, как всегда опираясь на посох. Оба высокие для своих лет, с одинаковыми, округлыми, овалами лица, а одинаковые одежды делали их ещё более схожими. Они следовали за царём, олицетворяя собой надёжное ближайшее будущее Руси. Все троя сели за отдельный царский стол. Митрополит Ростовский Иов провозгласил здравицу царскому роду, благословил столы, и пир начался.

Царевич Пётр, который только начинал говорить первые, еле связанные фразы, с любопытством крутил головой во все стороны, не испытывая никакого детского испуга от взглядов незнакомых людей, а Фёдор помнил, что он боялся чужих лет до трёх. Даже страшно изуродованное лицо Маркела Дурново не произвело на маленького царевича никакого впечатления, кроме любопытства. Наоборот, глаза-крыжовники заставили потупить взор и Дурново, и рядом сидящего князя Щенятева.

Чашники важно разносили пищу, сахарные пирамиды и башни ставили между запечённых лебедей и сваренных в молодом вине осётров, жареных кабанчиков рядом с солёными грибами и царской сельдью, доставленной с Плещеева озера. И почти перед каждым был поставлен запечённый в яблоках фазан и осыпанный натёртой репой. Фряжские вина были налиты в большие серебряные кувшины.

Царевич Фёдор сидел озабоченный, поговорить с отцом перед пиром ему так и не удалось. Ссора, одно время начавшая затихать, разрасталась с новой силой, к чему приложили немало стараний сестра Софья и тётка Татьяна. Обе спесивые, настырные, задумавшие что-то своё. Но он-то здесь при чём? Почему он не должен видеть отца, брата, который чертами напоминал его самого, не видеть даже дядьку, князя Воротынского, и других близких и родных ему людей? Почему он такой безвольный и постоянно позволяет сестре Софье поступать по её, а не по его?

Всё новые и новые блюда вносились и ставились на столы, менялись вина и водки. Нескольких упившихся уже отправили домой. Уставший царевич Пётр уснул на руках брата и под охраной десяти рынд и сорока стрельцов был отправлен к матери в Преображенское. А Фёдор всё сидел, дожидаясь конца пира, желая обязательно обо всём поговорить с отцом, но его желанию не суждено было осуществиться. Далеко за полночь царь Алексей Михайлович отправил сына в опочивальню, а когда царевич Фёдор проснулся, царь уже отъехал в Преображенское.

Наконец-то воевода князь Григорий Ромодановский получил дозволение действовать. Переговоры с гетманом Дорошенко зашли в тупик. Но теперь сам Ромодановский не спешил выступать на правый берег. Всю весну и всё лето гетман Самойлович держал войско в боевой готовности, и большая часть рабочих рук Малороссии оказалась не у дел. Половина пахотных земель осталась незасеянной, и если теперь не собрать оставшееся, Украину ждал жестокий голод, как и войско, ибо войско без провизии небоеспособно. Мало того, князь выдвинул в степь разъезды, заставив стрельцов косить траву, заготавливая сено, поскольку военные действия отодвигались на зиму, когда больше придётся опираться на конные полки.

Но как Ромодановский ни старался, на Украину при шёл голод, и без подвоза припасов двигаться на правый беpeг было невозможно. Военные действия откладывались на зимний период.

Совсем по-другому дело обстояло на Дону. Полковник Григорий Косагов приставил к воеводе Ивану Хитрово атамана Минаева и капитана Чурсина, и те беспробудно поили того. Оставшись без надсмотра, Косагов не только взял Калаченские башни, но по течению Дона спустился на двадцать вёрст и поставил небольшую крепостцу. Подошедшие татары хотели её сжечь, но при виде восьми тысяч казаков отступили обратно в Крым. А с наступлением октября за перекоп до весны не выступали.

Первый снег припорошил крыши домов, теремов и церквей и почти сразу потёк. Алёну нашли в переулке Собакина вышедшие за водой бабы. Она лежала на этом первом снегу, рядом валялся камень, который ей пробил голову. Алёна лежала сжавшись, босая, в порванном сарафане. Утренний грабитель снял с неё почти всё, что мог. Трое ткачей после прибытия ярыг со стряпчим отнесли тело в дом и молча уложили на стол, как раз когда туда при был Андрей.

Кровь запеклась в волосах на темени, щёки побледнели, но даже в таком виде она была как живая, своя, родная, в чью смерть верить не хотелось. При взгляде на Андрея ткачи попятились и поспешили вон из дома. Рука убиенной свалилась со стола, Андрей взял её да так и оставил в своих руках. Из красного угла с иконы на него смотрели колющие глаза Спасителя.

— Господи, за што ты так коверкаешь жизни людей? Пошто разлучаешь именно с теми, с коими хотел бы жить? Пошто, Господи?

Горло сдавило, и рыданье вырвалось наружу само собой. Эти слёзы были очень горькими.

Излив душу и омыв её слезами, Андрей приказал холопу отвезти четырёхлетнего сына Алёны к Авдотье, а затем найти Савелия Сивого. Затем сам растопил баню, омыл в последний путь Алёну, одел её в лучшие наряды, которые сам ей дарил.

К полудню Сивой привёз попа и домовину, выдолбленную из ствола толстенной сосны. Оставив попа отпевать умершую, Андрей отправился в таможенно-пошлинную избу в Хамовниках. По дороге зашёл в церковь Святого Николы и чуть ли не силой, ничего не говоря, поволок с собой священника. Отец Никодим, маленький, тщедушный, со страхом смотрел на Андрея.

Таможенная изба — каменный дом в два этажа с узкими окнами и отбелёнными стенами. Не считая приставов, старост ткачей и приказчиков-перекупщиков, во дворе никого не было. Остановившись в центре двора, Андрей поклонился на все четыре стороны: