Охота неслась вперёд и вперёд по сугробам. Вон государь взял вторую лису, а Плещеев — третьего глухаря, а вот и царице наконец-то глухарь попался. Она радостная скачет к мужу. Двое кравчих сзади.
— Горлинка моя сизокрылая, теперича постоянно тебе на лов с собой брати буду, — радовался Алексей Михайлович. Сорокачетырёхлетний, грузный и бородатый, в песцовой шубе он выглядит медведем рядом с юной и стройной Наташей. Царь счастлив, и его не печалит ни война с Турцией, ни даже его разлад с семьёй. Царица подъезжает ближе.
— Знаешь, я, кажетси, опяти понесла.
Её нежный голос разливается в ушах, и ещё большая радость заполняет душу царя.
Возле Никитского девичьего монастыря, между улицами Никитской и Смоленской, по указу царя переименованной Воздвиженской, помещалась царицына слобода Кисловка. Ещё с пятнадцатого века здесь обыкновенно жили и служители и прислужницы великих княгинь московских, а потом и цариц — люди младшего царицына женского и мужского чина, то есть: постельницы, младшие мамки, мастерицы-вышивальницы и другая прислуга. Кисловка занимала большую улицу и пять переулков; строения здесь, как и почти во всей Москве, были очень скучены и представлялись однообразным тёмным рядом высоких изб с маленькими оконцами. Дворов было более сотни, и каждый занимал пространство четыре-шесть сажен[125].
Владелец двора, в случае отставки, выбытия из чина, свозил обыкновенно свои хоромы, а то и продавал их тому, кто заступал на его место. Случалось и так, что двор отдавался за плату по три алтына и две деньги с сажени. Своим внутренним устройством Кисловка разнилась от других московских слобод. В ней не было ни старосты, ни сотских, ни десятских, она управлялась приказом царицыной казённой и мастеровой палаты, откуда в неё назначался особый управитель-приказчик из детей боярских. Такому приказчику выдавалась «Наказная память», то есть документ, в котором говорилось, что он ставится над всяких чинов людьми, проживающими в Кисловке.
Для того чтобы приказчики-исполнители могли в точности исполнять такие царёвы указы и охранять слободу от всяких воровских людей, Кисловка с четырёх концов была заставлена решётками, а пятая улица с переулком наглухо загорожена забором из толстенных брёвен. В середине решётки, для проезда, была устроена широкая калитка, днём она отворялась, а на ночь задвигалась железными затворами и висячими замками. У каждой решётки была поставлена сторожевая изба, в которой жил сторож, наблюдавший за порядком в своём переулке. Решётки Кисловской слободы по своему местоположению носили следующие названия: Воздвиженская, Никитская, Ивановская, Въездная.
Такое устройство царицыной слободы делало её образцовой относительно порядка, и она в этом отношении не имела ничего общего с остальными частями города. Но если в ней и царило спокойствие, если на улице не слышно было ни криков, не случалось драки, не валялись пьяные, если воровство и разбой были редкостью, то жители Кисловки всё же находили возможность отравлять спокойствие этого заветного уголка всякими тайными недобрыми делами.
Вот в этой-то слободе и разнёсся слух, что новая царица нашла ворожею, которая напускает порчу на царёвых детей от первого брака. Царь на этот раз не стал устраивать громкое дознание, а через Приказ тайных дел приказал всё выяснить по-тихому.
Было схвачено с десяток людей, припугнув их пытками, дознались, что это сами царевны, сёстры и дочери царя, слух распускают о том, что царица их уморить хочет. Озлобившись на сестёр и дочерей, порвав с ними всякие отношения, Алексей Михайлович уехал из Кремля в Преображенское. Двор последовал за ним. В Кремле стало пустынно и тихо.
Наконец-то семнадцатого января 1673 года собранное войско отошло от Москвы. Полки к Киеву вёл родственник киевского воеводы, боярин князь Юрий Петрович Трубецкой, полки к Курску — сын курского воеводы окольничий Михаил Григорьевич Ромодановский.
Большую часть войска составляло дворянское ополчение. Разодетые в пух и прах, с боевыми холопами, они гарцевали на ухоженных конях, красуясь друг перед другом, деланно рвясь вперёд. Предсказания Андрея Алмазова, ехавшего в их рядах, что они побегут по весне в отчие поместья, не сбылись. Они побежали ещё по дороге к Киеву. Войско редело на глазах. Хорошо ещё, что кроме ополчения шло четыре солдатских и два стрелецких полка. Андрей ехал злой на всё и всех и отвлёкся от своих мыслей, когда услышал, что его кто-то окликнул. Он обернулся и признал в одном из ополченцев Ваньку Румянцева, нижегородского дворянина, на свадьбу которого его угораздило попасть, когда он бежал от Стеньки Разина из-под Астрахани, тот смотрел на него, радостно улыбаясь. Сзади на каурых лошадках двигались двое боевых холопов. Андрей сразу признал длинного Степана и рябого Герасима. Память на лица ему изменяла редко.
— Ну уж есля я тебе опять повстречал, всенепременнейше опять мене удача будет, — выпалил Румянцев.
На душе Андрея отлегло, но он сказал:
— Да, не иначе турки в полон возьмут.
— Не-е, жавой не дамси.
— Ишь какой храбрый воин обрёл си. Воеводы Андрей Ромодановский, Василий Шереметев, Мишка Засекин с десяток лет в Стамбуле в плену парятси, а Ваньку Румянцева всё турецкое войско не попленяет.
Оба рассмеялись. Далее ехали вместе. Иван поведал, что жена его на сносях, и если родится сын, то он его назовёт Алексеем, в честь государя. Андрею почему-то очень хотелось рассказать Ивану об Алёне, как будто чёрт его за язык тянул, и он всё поведал о ней. Странно, но они чувствовали какое-то родство и потому поведали многое друг другу, излив душу.
К Киеву двадцать восьмого января подошли передовые полки. Задние тянулись до двенадцатого февраля. Дотопала лишь половина войска. По старой славянской традиции считалось, что этот древний город был заложен в конце седьмого века, но впоследствии от чрезмерной гордыни его основание относили то к временам Андрея Первозванного, то к временам Юстиниана Великого. Но как бы там ни было, Киев встретил войско колокольным звоном, а в Святой Софии был отслужен торжественный молебен. Воевода киевский Трубецкой вместе с митрополитом Мефодием обходил войско и раздавал присланное царём жалованье. Киевляне выставили на торг в этот день всё самое лучшее. Малороссы и великороссы в этот день вновь считали себя единым народом. Город с тысячелетним прошлым начинал вспоминать о своём былом величие.
Царевичу Фёдору не хотелось просыпаться. Даже тогда, когда была жива мать, он больше всего нуждался в отце. Больше всего на свете он любил его.
И вот теперь почти месяц отец живёт отдельно. Да, Фёдор тоже не испытывает большой любви к Наташке, ну и что теперь, сожрать её за это. К тому же теперь она мать его братика. Он сам видел, как шестимесячный Пётр перед самым отъездом отца в Преображенское начал ходить, и не просто ходить, а бегать по палате. Теперь он даже не сможет поиграть со своим братиком, не сможет заглянуть в глаза отца, прижаться к нему. Он обо всём этом поведал сестре Софье, а она обозвала его дураком. Как же хочется иногда её ударить. Если бы не больные ноги! Нет, не встану, буду лежать и смотреть в расписанный потолок. И пусть делается, что делается, думал царевич.
Василий Михайлович Тяпкин, русский посол в Варшаве, бедствовал необычайно по причине вечной нехватки денег, которые присылали из Москвы нерегулярно и обычно с попутными оказиями. Из Посольского приказа, которому был подчинён Тяпкин, один за одним прибывали приказы и указы: проведать о решении короля насчёт Крыма, узнать мнения о продлении перемирия.
Но на всё это требовались деньги, и немалые. А где ж их паять? Василий Михайлович выкручивался как мог, в основном закладывал своё имущество: то шубу (всё равно скоро весна), то женины украшения, то коляску, которая уже не требовалась по причине того, что лошадей он уже продал. Выручали бедного русского посла приятели, которых у него в силу общительного характера было в Польше немало. Но и на их помощи долго не проживёшь. Вот уже третий день он сидел дома безвылазно. Закладывать больше было нечего. Даже слуга и тот ворчал, что ещё день, и еды в доме тоже не останется.
