— Будет тебе театр, лапушка моя, всё, што пожелаешь, будет.

Царь указал немедленно послать «со вестью» о радостном событии к боярам, окольничим, ближним людям, ко всем придворным чинам и слугам. Ранним утром уже заблаговестили в большой соборный колокол к молебну. Тут же состоялся и торжественный царский выход.

Возвратившись после молебна во дворец, государь пожаловал чинами окольничих отца царицы Кирилла Полуэктовича Нарышкина и Артамона Сергеевича Матвеева. На Руси ещё не объединяли полки в бригады, дивизии и корпуса, но в честь рождения сына царь пожаловал шестерых полковников: постельничего Фёдора Полтева, Франца Вульфа, Аггея Шепелева, Корнелиуса ван Букговена, Матвея Кровкова и Афанасия Трауэрнихата — воинским чином генерал-майор. Должность постельничего была передана старшему брату царицы — Ивану Нарышкину. Афанасий Хрущев, Семён Алмазов, Александр Карандеев были пожалованы стольниками.

Затем в передней палате, по обычаю, угощали водками, винами и разными сладостями всех участников торжественного выхода.

Через два дня должен был начинаться Петров пост, поэтому новорождённого решено было назвать Петром, ибо так указал Господь, а крестины и торжественный пир отложить до конца поста, до разговления. Придворному иконописцу Симону Ушакову[122] было велено смерить новорождённого в длину и ширину, вырезать по тем размерам кипарисовую доску и изобразить на той доске образ Живоначальной Троицы и апостола Петра.

Москва начала готовиться к крестинам. За этими событиями никто не обратил внимания на смерть уморившего себя голодом Ивана Глебовича Морозова.

В доме Алмазовых праздновали пожалование Семёну стольника. За накрытым праздничной красной скатертью столом сидели оба брата с жёнами и детьми, старая кормилица, Савелий Сивой и Трофим Ермилов.

Жена Семёна, Марфа, вся светилась в гордости за мужа.

Нянька Василиса, принявши хмельного, всё пеняла Андрею:

— Во смотри, як Семён поднялси, и делом занят, а тебе бы усё по кабакам шлятси. Так весь век шлындать и будешь. Отец бы твой то видел.

Андрей со злорадством посмотрел на немного выцветший кафтан стрелецкого сотника:

   — Хоть такой, пока ношу. Мене многова и не надоть.

Нянька взмахнула руками:

   — И в каго ты такой непутёвый?

   — В няньку, наверно, — съязвил Андрей.

Василиса закрестилась на иконы, бормоча:

   — Господи, угомони балабона.

Семён и правда был счастлив пожалованной честью.

   — Брось, нянька, Андрей своё дело честно деет, — заступился за брата, не желая цыкать на няньку в честь праздника, понимая, жизнь тайная должна остаться тайной.

Оксинья тоже зло посмотрела на Андрея:

   — Горазд он языком молоть, так в сотниках до старости и проходит, лавку и ту на приказчика оставил. — После чего с завистью глянула на Семёна.

Солнце давно встало, и от его лучей в горнице было по-летнему светло, но после праздничного пития голова разламывалась и с полатей слазить не хотелось. Оксинья дважды приносила Андрею рассола и холодных щей, но легче не становилось. Пришлось затолкать в себя стопку водки. Стопки те самые, пробные, со стекольного завода Матвеева. Боль отлегла. Андрей уже собирался встать, когда в горницу вошёл Савелий Сивой.

   — Хватит валятси, — пробасил он, — Артамон Сергеевич тебя к себе кличут.

   — Чё опять стряслоси? — вяло спросил Андрей.

   — Старшина в Малороссии левобережного гетмана Многогрешного повязала, каки-то письма, в измене его уличающи, в связи его с Дорошенко при ём изъяли.

Надев зелёные мягкие сафьяновые сапоги и накинув кафтан стрелецкого сотника, Андрей вяло произнёс:

   — Кажись, начинаетси. — Затем, посмотрев в глаза Сивому, с непонятной злобой выпалил: — Ладно, идём.

Матвеев сидел на лавке в саду перед домом. Простенький кафтанчик висел на нём мешком. Впервые Андрей видел его столь растерянным.

   — Чё стряслоси? — повторил Андрей свой вопрос теперь уже Матвееву. При виде главы Посольского приказа в голове его окончательно прояснилось.

   — Турки переправились через Дунай. Полковник Лужецкий разбил передовые отряды басурман, но при ом токма шесть тысяч ратников, а турок сто пятьдесят тыщ. Он отступил к Ладынежу, где находился гетман Хоненко с трёхтысячным отрядом, турки и заперли их в городе. Визирь Аззем-Магомет-паша прислал грамоту, где требует, штобы мы не сувалися в их дела с Польшей. И в энто время я узнаю, што войсковой генеральный писарь Карп Мокриевич, войсковой обозный Пётр Забелло, житейный судья Иван Домонтович, войсковой судья Иван Самойлович, а также Черниговский, Переславский, Нежинский и Стародубский полковники тринадцатого марта взяли под стражу гетмана Многогрешного, обвиняя его в сношениях с гетманом Петром Дорошенко. Они желают гетманом Мокриевича.

   — Энтого никак нельзя. С Дорошенко переписывалась вся старшина, и Мокриевич такоже. Генеральный писарь просто воспользовался доверчивостью Многогрешного, хитрюща бестия, всех собак на него повесил.

   — А кого же гетманом? Вернём Демку Многогрешного, старшину недоверием оскорбим.

   — А есля тихого Самойловича, он хотя и не семи пядей во лбу, зато не корыстолюбив, вынослив и честен в бою.

   — Ни царь, ни дума на то не пойдут, Самойлович из безродных.

   — А ты ничаго им не поведай. Отпиши в Курск князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому, чай, он тебе не откажет. Если боярин явится на раду и поддержит Самойловича, можно считать его гетманом. И энто надо содеять как можно скорее. На пути турок в земли Правобережной Украины лишь три города, где польские гарнизоны: Львов, Ладынеж, Умань. А тама токося держись, еки дела пойдут.

   — Государь ещё в мае отослал князю Григорию грамоту, где указал яму отъехать в Конотоп и переговорить со старшиной. Я пошлю Сивого сейчас же, да поможет Господь, и изложу ход твоих мыслей, может, чаво ещё успеем.

Матвеев поднялся и направился в дом, жестом поманив за собой Сивого. Андрей последовал за ним. Поднявшись на второй этаж, все трое вошли в вифлиотику. Глава Посольского приказа писал быстро и размашисто, затем приставил к грамоте личную восковую печать и, высыпав в руки Сивого горсть ефимок, с ударением на каждое слово произнёс:

   — О твоей поездке никто не должен ведать, кромя воеводы боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского-Стародубского, коей сейчас на Курске. Есля куда отъехал, поедешь ему вослед. Грамоту надо передати як можно быстрее. Коней покупай с рук, денег не жалей.

Когда Сивой удалился, Артамон Сергеевич повернулся к Андрею:

   — Есля я сейчас, перед крестинами царевича Петра Алексеевича, заикнусь о войне с султаном, Милославские просто спихнут меня с приказа.

   — А рассадить бы их теби на дальние воеводства.

   — Чуть попозжея.

Матвеев сменил кафтан и вместе с Андреем спустился во двор, где его уже ждала карета.

   — Вечером зайдёшь,— не оглядываясь, произнёс Артамон Сергеевич, залезая в карету. Возничий с места рванул лошадей в галоп, направляя карету к Кремлю.

Двадцать девятого июня 1672 года колокола московских церквей зазвонили к заутрене раньше обычного. Дядька царевича Фёдора Иван Хитрово одевал в царские одежды, лишь без венца и барм, своего питомца. На сегодня были объявлены крестины новорождённого царевича Петра, крестным отцом которого должен был стать царевич Фёдор. Крестины должны были состояться в Чудовом монастыре, сразу после заутрени, поэтому Фёдор спешил и волновался.

Три недели назад, девятого июня, ему исполнилось одиннадцать лет. Раньше отец всегда проводил этот день с ним. В этот же раз государь лишь поздравил сына, проведя весь день с бывшим архиепископом новгородским Питиримом, в спешке перед крестинами избранным патриархом. Но Фёдор не обиделся на отца, ему лишь очень хотелось увидеть маленького братика. Он ещё не осознал, какие чувства к нему испытывал, но какое-то радостное возбуждение заполняло душу. Закончив наряд, царевич взял посох и вместе с Иваном Хитрово направился к выходу из покоев.