Глаза у седевших в кабаке разгорались. Руки тянулись к поясам. Послышались вначале шёпотом, а потом всё громче и громче дерзкие речи:

   — А почему б не отбити Степан Тимофеича?

   — Я хоша Стеньку и не знавал, но за токого атамана хошь щас готов на всё пойтить.

Андрей поднялся и направился к выходу. Но тут он встретился взглядом с поводырём, и тот, узнав его, заорал:

   — Ярыга, ярыга, бей его.

Андрей рванулся в выбитые двери. Кто-то рванулся за ним. Но Андрей нёсся сломя голову, понимая, что от этого сейчас зависит его жизнь. Лишь пролетев пару перекрёстков, запыхавшись, перешёл на шаг. Он вновь спешил в Китай-город, в терем Матвеева Артамона Сергеевича.

После кабака венецианские зеркала, резные дубовые столы, стулья с гнутыми ножками казались сказочной роскошью. Сенная девка поставила возле стола по велению Андрея жбан ячменного пива. Его сначала не признали, но когда он скинул горб вместе с кафтаном и вытер лицо, сразу впустили в дом, зная, что хозяин пропускал этого человека к себе в любое время суток.

Уже давно стемнело, боевые холопы вышли охранять двор, а в доме многие легли спать, а Матвеева всё не было. Свеча, стоявшая перед Андреем, давно затухла, его голова опустилась на руки, лежавшие на столе, и он сладко уснул.

Его разбудил свет: холоп внёс литые подсвечники, осветившие помещение, Матвеев вошёл вслед за ним.

   — Што-то столь спешное и важное, раз ты прождал мене до ночи?

   — Да! Стеньку не можно держати долго на Москве. Со всей-то округи стягиваютси гулящие и разбойные людишки, беглые холопы, усё кабаки переполнены. Один озлобленный вопль али клич — и така каша заваритси, как при Соляном бунте.

Матвеев понимал, что любому слову Андрея можно верить, тот всегда всё проверял и редко ошибался, многое предвидя.

   — Дума собирается ко царю только завтрева, значит, казнить можно будеть только послезавтрева,— сказал он, озлобившись.

   — Тогда повели призвати на Москву ещё стрельцов и солдат из Коломны, Серпухова и Звенигорода.

   — А не торопишь ли ты мене?

   — А когда усё заваритси, уже поздненько будет.

   — Ладноть, гонцов прям сейчас спошлю. Иди наверх, я повелел тебе устелити. В городе балуют на улицах, уйдёшь утром.

Андрей ушёл в сопровождении холопов и, заставив себя скинуть грязные лохмотья, лёг на ложе и почти сразу уснул.

Весь день пятого июня 1671 года Москва бурлила. Никто не работал и не торговал, рынки пустовали. Люди как будто отмечали печальное событие. Кабаки были переполнены, пили на улицах, споря до драк о Стеньке. Стрельцы боялись разгонять народ. В Кремль собрались все влиятельные, знатные, могущественные и богатые. Отсутствовали лишь те бояре, что были на дальних воеводствах. К вечеру после допроса с пристрастием царь и бояре порешили казнить братьев Разиных на следующее утро, через четвертование. Весть об этом почти сразу разнеслась по Москве, и многие не спали ночь, дожидаясь утра. А поутру шестого июня вся Красная площадь была забита людьми, яблоку упасть было негде. Недалеко от Лобного места плотники за ночь сколотили плаху, подход к которой охраняли стрельцы да наёмные немцы, а возле стены поставили возвышенное царское место.

Под колокольный звон царь с царевичем и боярами вышел и поднялся на царское место. И почти следом под барабанную дробь стрельцы вывели братьев Разиных. Площадь замерла. Степан шёл впереди, рваная рубаха с открытым воротом немного пузырилась от ветра на животе. Он был спокоен и хотел, чтобы всё это видели. Чего в этом было больше — бравады или гордыни, не сказал бы и он сам. Его взгляд пробежал по лицам бояр и застыл на лике царя. Алексей Михайлович смутился и отвёл глаза. Стенька медленно, но уверенно поднялся на плаху. Фрол, заплетаясь ногами, поднялся за ним.

Молодой, разрумяненный площадный глашатай Языков, поднявшись на Лобное место, развернув свиток, громовым голосом на всю площадь стал зачитывать приговор:

— «Вор, богоотступник и изменник донской казак Стенька Разин! У прошлом годе, забыв ты страх Божай и великого государя, царя и великого князя Алексей Михайловича крестное целование и ево государску милость, ему, великому государю, изменил и, собрався, пошёл с Дону для воровства на Волгу. И на Волге многи пакости починил, и патриарши и монастырские насады, и иных многих торговых людей насады ж и струги на Волге и под Астраханью погромил, людей побил. Ты ж вор и в шахове области многое воровство учинил. А на море шаховых торговых людей побивал, и животы грабил, и городы шаховы поймал и разорил, и со тово у великого государя с шахом ссору учинил многую. А по возрасте твоём, по посылки из Астрахани воеводы боярина князя Ивана Семёновича Прозоровского и воеводы стольника князя Семёна Львова и с нима великого государя ратные люди, кои на взморье вас сошли и обступили и хотели побити. И ты, вор Стенька со товарыщи, узря над собой промысел великого государя ратных людей, прислал ко нему, князь Семёну, двух людей выборных казаков.

И те казаки били челом великому государю от всево твово воинства, штоб великий государь пожаловал, велел те ваши вины простити. А вы за те свои вины ему, великому государю, обещались служити безо всякой измены и меж великим государем и шахом ссоры и заводов воровских никоих нихде не чинити и впредь для воровства на Волгу и на море не ходити. И те казаки на том на всём за всё войско крест целовали. А к великому государю ко Москве прислали о том бить челом великому государю казаков Ларьку и Мишку с товарыщи, знато, обманом. И великий государь вас жаловал, вины ваши отдал. А ты ж, вор Стенька, во том же годе, со товарыщи, забыв страх божий, отступя от святы и апостольски церкви, будучи на Дону, говорил про Спасителя нашего Иисуса Христа всяки хульны слова, жидом его величая и на Дону церквей Божих ставити и никако пения пети не велел, и священников з Дону збил, и велел венчатси около вербы, яки язычники окоянные. Ты ж, вор Стенька, пошёл на Волгу, прийдя под Царицын, говорил цариценским жителям и вместил в умысел им воровску лесть, будто их, царицинских жителей, ратные великого государя люди идут сечь. А те ратные люди посланы были на Царицын им жа на оборону. И царицински жители по твоей прелести своровались и город те сдали. И ты, вор Стенька, воеводу стольника Тимофея Тургенева и царицинских жителев, которы к твоему воровству не пристали, побил и посажал в воду. И далее пошёл к Астрахане. Ты ж, вор, сложась в Астрахани с ворами ж воеводу боярина князя Ивана Семёновича Прозоровского, взяв из соборной церкви, с колокольни бросил. И брата его князя Михаила, и сына, и дьяков, и дворян, и детец боярских, которы к твоему воровству не пристали, и купецких всяких астраханских жителев, и пришлых торговых людей побил, а иных в воду пометал, мучителъски повязав, и животы их пограбил. И, учиня тако кровопролитие, из Астрахани возвертался к Царицину, а с Царицина к Саратову, убив по дороге дворянина Мишку Лыкова с ево людьми, и саратовски жители тебе город сдали по твоей воровской присылки. А как ты, вор, пришёл на Саратов, ты государеву денежну казну и хлеб и золотые, которые были на Саратове, и дворцового промыслу, всё пограбил и воеводу Кузьму Лутохина, и дворян, и детей дворянских побил.

А от Самары ты, вор и богоотступник, со товарищи под Синбирск[115] пришёл, с государевыми ратными людьми бился и к городу приступил и многий вред причинил. А кромя тех дел, послал в разные города и места свою братью воровскую с воровскими прелестными письмами, и писал во тех воровских письмах, будто сын великого государя нашего благоверный государь наш царевич и великий князь Алексей Алексеевич жив и с тобою идёт».

Царевич Фёдор до боли сжал пальцы. Он видел этого холопа, которого выдавали за его брата. Странно, но тот и впрямь походил на Алексея, хоть известно было, что это не он. Фёдор сильнее упёрся на посох. Глашатай продолжал: