В такие периоды, Галеви, когда душа погружена в глубокое уныние, я вдвойне благодарен Богу за Николаса. Из того, чем я под защитой профессиональной тайны с вами делился, вы знаете, что за свой несчастливый брак я был вознагражден нежной, чистой, безграничной любовью сына. Если я буду свободен и смогу посвятить себя литературе — разве не скажется это благотворно на хрупком здоровье моего ребенка? Мы бы смогли чаще бывать на курортах, подлечить его нервный диатез. (Да и моей нервной системе это пошло бы на пользу.) Я смог бы полностью посвятить себя сыну, ограждать его от дурных влияний  в трудные годы полового созревания…  Да, охранять и защищать мой нежный распускающийся цветок.

Принять такое решение я могу, только посоветовавшись с вами, мой дорогой доктор. Умоляю вас выполнить обещание посетить Casa Breza. Вы собирались приехать в июне. Я прошу вас приехать сейчас, или хотя бы в ближайшие пару недель. Вы будете приняты по-королевски. Не расценивайте это как обычный срочный случай в вашей практике. В клинике вас может заменить любой из ваших коллег. Не подведите меня.

Уже почти полночь. Я должен немного поспать, даже если придется принять четыре таблетки, из тех, что вы мне дали и которые, увы, уже почти не действуют. Того, что я написал, достаточно, чтобы уверить вас в серьезности ситуации. Повторяю: не подведите меня. Жду от вас ответа в ближайшие дни. А я тем временем успокоюсь, залижу раны, как говорится, и сияющая улыбка Николаса поможет мне прийти в себя.

Ваш преданный и страждущий друг,

Харрингтон Брэнд»

Консул подпер голову растопыренными пальцами и сидел, не шевелясь, не считая подергиваний лицевого нерва. В груди мучительно набухало знакомое чувство жалости к себе. И все-таки, письмо принесло ему некоторое облегчение — слабый отголосок того чувства «очищения», которое он испытывал после катартических сеансов в кабинете профессора Галеви. Он вздохнул, подбородок начал подниматься, постепенно возвращая лицу консула волевое выражение. Неспешно поднявшись, он вышел из номера и опустил письмо в почтовую щель рядом с лифтом.

Час спустя под действием таблеток он спал глубоким сном.

Прибрежный поезд был точен, как никогда. Без четверти восемь утра Харрингтон Брэнд прибыл в Сан-Хорхе и на платформе увидел ожидавшего его Гарсиа.

— Вы получили мою телеграмму, — отметил он, отдавая чемодан и направляясь к машине.

— Да, сеньор. Но почему вы не позволили мне привезти вас из Барселоны? Ради вашего удобства я мог бы за ночь доехать.

Несмотря на мрачное настроение, консулу была приятна эта забота — поистине исключительный парень его дворецкий!  Брэнд не часто бывал снисходителен к своим слугам, но когда Гарсиа укутывал пледом его колени, он ответил:

— Вы хорошо мне служите, Гарсиа, и этим заслуживаете моего взаимного расположения.

Влажные от утренней росы улицы были довольно пустыми, и дорогу до виллы машина преодолела за пять минут. Радуясь возвращению домой и чувствуя, как ослабевает стеснение в груди, Брэнд направился к входной двери. Втайне он надеялся, что Николас встретит его в патио, хоть это и было бы посягательством на им же самим установленные для мальчика правила. Степенно, но все же быстрее обычного он пересек холл и поднялся по лестнице вместе с Гарсиа, несущим за ним чемодан.  Сначала он вошел в свою комнату, снял дорожное пальто и вымыл руки; затем с усиливающимся нетерпением открыл дверь, ведущую в спальню сына и замер в недоумении, улыбка сползла с его лица. Где Николас? Может, он спрятался, чтобы подшутить над отцом? Нет. Постель не тронута. Комната была совершенно пуста.

Консул встревожено обернулся.

— Гарсиа! Гарсиа! Где мой сын?

Осторожно опустив на пол чемодан, дворецкий выпрямился и бесстрастно уставился в одну точку над головой хозяина.

— Ваш сын, сеньор? Сожалею, но… Его здесь нет.

— Что?!

— Да, сеньор… — Дворецкий говорил медленно, будто тщательно подбирал слова, слетавшие с его губ. — Вчера после обеда… Мы с Магдалиной не успели его остановить… Он ушел.

Оцепенение, овладевшее Брэндом в первое мгновение, быстро переросло в тревогу.

— Куда он пошел? И с кем?

— Я точно не знаю, куда он пошел, сеньор… В город, наверное. — Гарсия помолчал, в его глазах мерцали язычки тьмы, затем почти неслышно произнес: — Он ушел с Хосе.

— Хосе! — сквозь зубы произнес консул ненавистное имя.

— Он самый, сеньор. Они ушли смеясь и разговаривая… И держались за руки. —   Затем, напустив на себя уверенный вид, Гарсиа добавил: — Не волнуйтесь, сеньор. Они сегодня вернутся, вот увидите. Они провели вместе только одну ночь.

У консула подкосились ноги — смертельно побледнев, он сел на краешек кровати. Хосе с его сыном… Вопреки его категорическому запрету… А он-то был уверен, что их общению положен конец. Слова «смеясь и разговаривая»… «держались за руки»… «провели вместе ночь» раскаленным железом жгли его мозг. Адов огонь гнева, ненависти, обманутой любви пылал в его груди. Консул стиснул руки. Господи, за что! Именно сейчас, в минуту тяжких испытаний, когда он весь переполнен отцовской нежностью, когда он более всего нуждается в сыновней любви. Нет, нет, этого не может быть… Он не может в это поверить…

— Гарсиа! — лихорадочно вскрикнул он. — Что вы такое говорите! Мой сын, должно быть, пошел к мистеру Деккеру. Тут какая-то ошибка.

Дворецкий, не отводя от него темных горящих глаз, в которых таилась насмешка, пожал плечами.

— Не мне с вами спорить, сеньор. Обо мне всегда говорили, что я свое место знаю. И это место часто было очень высоким. Конечно, если вы полагаете, что я отступаю от истины…

— Нет, Гарсиа. — Брэнд заискивающе взглянул на него. — Я не это хотел… Вы вне подозрений. Но все же… — он осекся, стиснув лоб обеими руками.

— Сеньору, несомненно, очень трудно в это поверить. — Избавленный от пристального внимания консула, Гарсиа под кажущейся невозмутимостью веселился вовсю. — Я с большим почтением отношусь к сеньору и его сыну. Мне не хотелось причинять сеньору боль. Но если требуются доказательства…

Когда Брэнд с неимоверным усилием поднял голову, Гарсиа протянул ему измятый листок бумаги.

— Я нашел это в саду, сеньор. Там было еще несколько. Но и этого будет достаточно.

Консул машинально взял листок, но карандашные строки расплывались перед его затуманенным взором, и из всего он смог разобрать только слово «люблю». Он не спеша потянулся за очками и с тяжелым сердцем надел их.

Консул, не отрываясь, дочитал до конца все игривые строчки, которыми так весело перебрасывались Хосе и его сын. Красные пятна вспыхнули и погасли на висках, вытянутое лицо Брэнда побледнело сильнее прежнего. Он почувствовал себя опустошенным до тошноты, и эта внутренняя пустота вдруг взорвалась сильнейшим, удушающим гневом.

Сквозь объявший его красноватый туман проник тихий возглас Гарсиа:

— Они вернулись, сеньор. — Дворецкий указал на окно. — Вот они… в саду.

Не двигаясь с места, консул ответил:

— Благодарю вас, Гарсиа. Можете идти. Я должен немедленно увидеться с сыном.

Некоторое время после ухода слуги он еще сидел, затем резко встал и судорожно задышал, расправляя сдавленные легкие. Непонятно почему, он не мог заставить себя выглянуть в окно. Консул вышел и медленно спустился по лестнице. Как только он оказался в холле, входная дверь распахнулась и, в потоке солнечного света, в дом вбежал Николас.

Увидев отца, он вскрикнул и резко остановился. Его взгляд моментально померк. И хотя он тут же шагнул вперед, приветливо улыбаясь, консул успел заметить испуг на лице сына и снова ощутил укол в сердце.

— Доброе утро, Николас, — глухо сказал он.

— Доброе утро, папа, — пробормотал мальчик.

— Ты уже позавтракал?

— Да, папа.

— О, тебе везет больше, чем мне. Может быть, если тебе нечего делать, побудешь со мной, пока я завтракаю?