Долголетие Как-то раз появилась в центральной газете Небольшая заметка, а рядом портрет Старика дагестанца, что прожил на свете Ровно сто шестьдесят жизнерадостных лет! А затем в тот заоблачный край поднялся Из ученых Москвы выездной совет, Чтобы выяснить, чем этот дед питался, Сколько спал, как работал и развлекался И знавал ли какие пороки дед? Он сидел перед саклей в густом саду, Черной буркой окутав сухие плечи: – Да, конечно, я всякую ел еду. Мясо? Нет! Мясо – несколько раз в году. Чаще фрукты, лаваш или сыр овечий. Да, курил. Впрочем, бросил лет сто назад. Пил? А как же! Иначе бы умер сразу. Нет, женился не часто… Четыре раза… Даже сам своей скромности был не рад! Ну, случались и мелочи иногда… Был джигитом. А впрочем, не только был. — Он расправил усы, велики года, Но джигит и сейчас еще хоть куда, Не растратил горячих душевных сил. – Мне таких еще жарких улыбок хочется, Как мальчишке, которому шестьдесят! — И при этом так глянул на переводчицу, Что, смутясь, та на миг отошла назад. – Жаль, вот внуки немного меня тревожат. Вон Джафар – молодой, а кряхтит, как дед. Стыдно молвить, на яблоню влезть не может, А всего ведь каких-то сто десять лет! В чем секрет долголетья такого, в чем? В пище, воздухе или особых генах? И, вернувшись в Москву, за большим столом, Долго спорил совет в институтских стенах. Только как же мне хочется им сказать, Даже если в том споре паду бесславно я: – Бросьте, милые, множить и плюсовать, Ведь не в этом, наверно, сегодня главное! Это славно: наследственность и лаваш, Только верно ли мы над проблемой бьемся? Как он жил, этот дед долголетний ваш? Вот давайте, товарищи, разберемся. Год за годом он пас на лугах овец. Рядом горный родник, тишина, прохлада… Шесть овчарок хранили надежно стадо. Впрочем, жил, как и дед его и отец. Время замерло. Некуда торопиться. В небе чертит орел не спеша круги. Мирно блеют кудрявые «шашлыки», Да кричит в можжевельнике чибис-птица. В доме тихо… Извечный удел жены: Будь нежна и любимому не перечь (Хорошо или нет – не об этом речь), Но в семье никогда никакой войны. Что там воздух? Да разве же в нем секрет? Просто нервы не чиркались вроде спичек. Никакой суеты, нервотрепок, стычек, Вот и жил человек полтораста лет! Мы же словно ошпарены навсегда, Черт ведь знает, как сами к себе относимся! Вечно мчимся куда-то, за чем-то носимся, И попробуй ответить: зачем, куда? Вечно встрепаны, вечно во всем правы, С добродушьем как будто и не знакомы, На работе, в троллейбусе или дома Мы же часто буквально рычим, как львы! Каждый нерв как под током у нас всегда. Только нам наплевать на такие вещи! Мы кипим и бурлим, как в котле вода. И нередко уже в пятьдесят беда: То инфаркт, то инсульт, то «сюрприз» похлеще. Но пора уяснить наконец одно: Если нервничать вечно и волноваться, То откуда же здесь долголетью взяться?! Говорить-то об этом, и то смешно! И при чем тут кумыс и сыры овечьи! Для того чтобы жить, не считая лет, Нам бы надо общаться по-человечьи. Вот, наверное, в чем основной секрет! И когда мы научимся постоянно Наши нервы и радости сберегать, Вот тогда уже нас прилетят изучать Представители славного Дагестана! 1971 Под дождем Солнце и гром отчаянный! Ливень творит такое, Что, того и гляди, нечаянно Всю улицу напрочь смоет! Кто издали отгадает: То ли идут машины, То ли, фырча, ныряют Сказочные дельфины? В шуме воды под крыши Спряталось все живое. Лишь в скверике, где афиши, Стоят неподвижно двое. Сверху потоки льются, Грозя затопить всю улицу. А двое вовсю смеются И, больше того, целуются! Шофер придержал машину И, сделав глаза большие, Чуть приоткрыл кабину: – Вы что, – говорит, – дурные? Те, мокрые, но смешливые, Только заулыбались. – Нет, – говорят, – счастливые! И снова поцеловались. 1972 Женский секрет У женщин недолго живут секреты. Что правда, то правда. Но есть секрет, Где женщина тверже алмаза. Это: Сколько женщине лет?! Она охотней пройдет сквозь пламя Иль ступит ногою на хрупкий лед, Скорее в клетку войдет со львами, Чем возраст свой правильно назовет. И если задумал бы, может статься, Даже лукавейший Сатана В возрасте женщины разобраться, То плюнул и начал бы заикаться, Картина была бы всегда одна: В розовой юности между женщиной И возрастом разных ее бумаг Нету ни щелки, ни даже трещины. Все одинаково – шаг в шаг. Затем происходит процесс такой (Нет, нет же! Совсем без ее старания)! Вдруг появляется «отставание», Так сказать, «маленький разнобой». Паспорт все так же идет вперед, А женщину вроде вперед не тянет! То на год от паспорта отстает, А то переждет и на два отстанет… И надо сказать, что в таком пути Она все больше преуспевает. И где-то годам уже к тридцати, Смотришь, трех лет уже не найти, Ну словно бы ветром их выметает. И тут, конечно же, не поможет С любыми цифрами разговор. Самый дотошнейший ревизор Умрет, а найти ничего не сможет! А дальше ни сердце и ни рука Совсем уж от скупости не страдают. И вот годам уже к сорока Целых пять лет, хохотнув слегка, Загадочным образом исчезают… Сорок! Таинственная черта. Тут всякий обычный подсчет кончается, Ибо какие б ни шли года, Но только женщине никогда Больше, чем сорок, не исполняется! Пусть время куда-то вперед стремится И паспорт, сутулясь, бредет во тьму, Женщине все это ни к чему. Женщине будет всегда «за тридцать». И, веруя в вечный пожар весны, Женщины в битвах не отступают. «Техника» нынче вокруг такая, Что ни морщинки, ни седины! И я никакой не анкетой мерю У женщин прожитые года. Бумажки – сущая ерунда, Я женской душе и поступкам верю. Женщины долго еще хороши, В то время как цифры бледнеют раньше. Паспорт, конечно, намного старше, Ибо у паспорта нет души. А если вдруг кто-то, хотя б тайком, Скажет, что может увянуть женщина, Плюньте в глаза ему, дайте затрещину И назовите клеветником! 1973 |
