Как мне тебе понравиться?. Как мне тебе понравиться? Стать мрачным и непонятным? А может быть, вдруг прославиться Поступком невероятным? Или вдруг стать мятежным, Порывистым и упрямым? А может быть, нежным-нежным И ласковым самым-самым?.. А то вдруг лукаво-мглистым, Сплетающим ловко сети? Иль простодушно-чистым, Доверчивым, словно дети? Иль стать искушенным в жизни, Солидным и мудрым очень, Так, словно бы между прочим, Роняющим афоризмы? Разгневать тебя мне, что ли, Поссорясь с тобой всерьез? Иль рассмешить до колик, До радостно-глупых слез? Богатым прийти иль бедным, С подарками или без? Словом ли вдруг хвалебным Поднять тебя до небес? Что делать? Куда направиться: К другу или врагу? Откуда решенье явится? Как мне тебе понравиться, Понять уже не могу! А ты даже будто рада Терзать меня, как юнца. Но только любовь не надо Испытывать до конца. Запомни мое пророчество: Когда-нибудь, как во сне, Страдая от одиночества, Ты снова придешь ко мне. И, бросивши спесь красавицы, Скажешь: – Встречай, чудак! Я с сердцем не в силах справиться. Ну, как мне тебе понравиться? — А я улыбнусь: – Никак!.. 1970 За десять минут до свидания Ты загадочно в зеркале отражаешься, Чуть качаешь хорошенькой головой, Ты сейчас на свиданье со мной собираешься, Все улыбки и стрелы готовя в бой. А свиданья и вправду у нас как бой, То капризы, то споры при каждой встрече, И в душе уж не то чтобы соловьи — Но порой даже зяблики не щебечут. За горячность мою, за сердечный свет, Ты мне, словно в насмешку, всегда в награду Каждым жестом своим говоришь – не надо! Каждым словом своим отвечаешь – нет! Только радость, наверное, никогда На сплошных отрицаниях жить не может. Ей нужны, как живительная вода, Только «да», понимаешь, одни только «да». Ну и щедрость души, вероятно, тоже. А не то постоит она, подождет И промолвит: – Да стоит ли ждать напрасно?! — А потом безнадежно рукой махнет И добавит: – Да ну их, глупцов несчастных! А без радости сразу всему конец! А без радости в жизни какая сладость? А без радости что за накал сердец? А без радости видеться что за радость? Я не знаю, как сложится жизнь твоя, Только время не век же звенит игрушкой! И однажды, скажу тебе не тая, Ты проснешься вдруг старенькою старушкой. Вспомнишь всех: кто встречал тебя, кто забыл, И воскликнешь вдруг, горько всплеснув руками! – А ведь он-то, пожалуй, один и был, Кто всерьез и взаправду меня любил! — И начнешь торопливо греметь шкафами. Вынешь платье, зеленое, как волна, И пушистую беличью пелерину, Но посмотришься в зеркало – седина!.. Но посмотришь на руки – одни морщины!.. Тихо сядешь, стянув пелерину с плеч, И промолвишь раздумчиво и серьезно: – Надо вовремя было любовь беречь, А сегодня не нужно ни слов, ни встреч, А сегодня, голубушка, слишком поздно!.. Ты загадочно в зеркале отражаешься, Чуть качаешь хорошенькой головой, Ты сейчас на свиданье со мной собираешься, Все улыбки и стрелы готовя в бой. Вот бежишь, каблучками стуча на ходу. Что скрывать! Я действительно очень жду. И однако же, чтобы сберечь хорошее, Все, что сказано выше, – имей в виду! 1971 Домовой
Былому конец! Электронный век! Век плазмы и атомных вездеходов! Давно, нефтяных устрашась разводов, Русалки уплыли из шумных рек. Зачем теперь мифы и чудеса?! Кругом телевизоры, пылесосы, И вот домовые, лишившись спроса, По слухам, ушли из домов в леса. А город строился, обновлялся: Все печи – долой и старье – долой! И вот наконец у трубы остался Последний в городе домовой. Средь старых ящиков и картонок, Кудлатый, с бородкою на плече, Сидел он, кроха, на кирпиче И плакал тихонечко, как котенок. Потом прощально провел черту, Медленно встал и полез на крышу. Уселся верхом на коньке, повыше, И с грустью уставился в темноту. Вздохнул обиженно и сердито И тут увидел мое окно, Которое было освещено, А форточка настежь была открыта. Пускай всего ему не суметь, Но в кое-каких он силен науках. И в форточку комнатную влететь Ему это плевая, в общем, штука! И вот, умостясь на моем столе, Спросил он, сквозь космы тараща глазки: – Ты веришь, поэт, в чудеса и сказки? – Еще бы! На то я и на земле. – Ну то-то, спасибо, хоть есть поэты. А то ведь и слова не услыхать. Грохочут моторы, ревут ракеты, Того и гляди, что от техники этой И сам, как машина, начнешь рычать! Не жизнь, а бездомная ерунда: Ни поволшебничать, ни приютиться, С горя нельзя даже удавиться, Мы же – бессмертные. Вот беда! – Простите, – сказал я, – чем так вот маяться, Нельзя ли на отдых! Ведь вы уж дед! – Э, милый! Кто с этим сейчас считается?! У нас на пенсию полагается Не раньше, чем после трех тысяч лет. Где вечно сидел домовой? В тепле. А тут вот изволь наниматься лешим, Чтоб выть, словно филин, в пустом дупле Да ведьм непотребностью всякой тешить. То мокни всю ночь на сучке в грозу, То прыгай в мороз под еловой шапкой. — И крякнув, он бурой мохнатой лапкой Сурово смахнул со щеки слезу. – Ведь я бы сгодился еще, гляди. А жить хоть за шкафом могу, хоть в валенке. — И был он такой огорченно-маленький, Что просто душа занялась в груди. – Да, да! – закричал я. – Я вас прошу! И будьте хранителем ярких красок. Да я же без вас ни волшебных сказок, Ни песен душевных не напишу! Он важно сказал, просияв: – Идет! — Затем, бородою взмахнув, как шарфом, Взлетел и исчез, растворясь, за шкафом. И все! И теперь у меня живет. 1971 |
