— Весьма разумная мысль. Какой-нибудь бифштекс или отбивная сейчас бы не повредили.
Но, конечно, дело было не в завтраке. Он услышал в голосе Тани какие-то совсем иные, теплые и сердечные интонации. Эта короткая, мимолетная, в сущности, беседа как-то сразу сблизила их, сняла настороженность Тани.
…В кафе они были первыми посетителями. Дородная, но очень подвижная женщина в голубом «служебном» платье быстро подала кефир, сосиски, кофе. Все было свежее, вкусное. Алексей воскликнул:
— Смотри, прелесть какая!
Таня, разливая по стаканам кефир, проговорила:
— Сосиски да кефир — самое изысканное студенческое меню.
Алексей смутился, предложил:
— Действительно, сосиски тебе и в институтских буфетах надоели. Может быть, в ресторан махнуть?
Таня отозвалась с нарочитым удивлением:
— Товарищи, что делается с парторгом «Химстроя»? Все свои заботы побоку, зачеты мои тоже и в ресторан — гуляй напропалую.
Алексей подхватил шутку:
— Ладно. Раз у меня такая строгая спутница, будем довольствоваться сосисками.
Таня рассмеялась.
— Я так и знала, что Быстров обрадуется такому повороту дела.
Алексей, окончательно сбитый с толку, взглянул на Таню:
— Ты хочешь сказать, что я…
— Я хочу сказать, что нам пора кончать с завтраком и идти гулять. Смотри, как солнце-то старается.
День и в самом деле становился все ярче и ярче. Небо почти уже очистилось от серых клочковатых облаков. Солнце разостлало на Москве-реке серебристую дорожку, зажгло ярким блеском маленькие лужицы, разбросанные на тропинках парка.
Алексей с Таней вышли из кафе. На одной из площадок парка слесари мастерили какой-то замысловатый аттракцион. Несколько легких цилиндров, похожих на продолговатые бочки с круто обрезанными конусообразными концами, стремительно взлетали вверх, мчались по окружности и, сделав петлю, возвращались к земле. Таня зачарованно смотрела на двух парней, упоенно летавших в этих бочках. Слышались восторженные восклицания:
— Нормально, порядок, не заедает…
— Хочешь испытать эту технику? — спросил Алексей.
— А что? Было бы здорово.
Алексей подошел к мастерам и попросил:
— Может, прокатите, ребята? Поглядели мы на эту вашу штуку, и тоже захотелось покувыркаться.
Среди бригады, ладившей аттракцион, возникли разногласия. Одни говорили, что, пожалуй, прокатить можно. Другие сомневались: вдруг что-нибудь стрясется? Аттракцион комиссией не принят. Сторонники подработать на пиво возражали: комиссия ни шестерен, ни тормозов не прибавит, а инженер, что рассчитывал эту штуку, сам на ней вчера почти полдня кувыркался.
При этом они выразительно поглядывали на Алексея, давая понять — такая рьяная защита потребует гонорара.
Добрые полчаса Алексей с Таней носились в воздухе. В кабине было тесно, сидели, прижавшись друг к другу. Ветер свистел в ушах, трепал Танины волосы. Алексей смотрел на Таню. Она была во власти стремительного движения. Прищуренный взгляд, лицо, полное упрямого задора. Такой незнакомой и в то же время удивительно близкой, своей показалась она ему сейчас.
…Снова Нескучный сад. Осторожно спускаясь по скользким тропинкам, держась то за деревья, то друг за друга, вышли на набережную Москвы-реки. Здесь уже было много гуляющих. Шумливые группы молодежи не спеша ходили вдоль парапета, любуясь распускающейся зеленью, яркими бликами на глади реки. Поравнявшись с одной из групп, Алексей услышал обрывок разговора:
— Девчонка-то ничего себе…
— Хороша Маша, да не наша.
По взглядам ребят Алексей понял, что разговор идет о Тане. Через несколько минут Таню остановили двое.
— Таня, можно тебя на минутку?
— На минутку можно, — весело ответила она и подошла к ребятам.
Видимо, это были ее хорошие знакомые. Они оживленно заговорили о чем-то, Таня засмеялась, и Алексея вдруг охватила острая тревога. «Опоздаю я со своими сомнениями да раздумьями. Улетит Таня, в два счета улетит».
А раздумья и сомнения у Алексея были. Ему казалось, что чувство его односторонне. Не раз представлял он себе объяснение с Таней. Вот он говорит о своих чувствах, а в глазах ее видит снисходительное внимание или грустную боль оттого, что не может она ответить ему тем же… А то и еще хуже — жалость к нему…
Таня заметила, наконец, что Алексея уже нет рядом. Она огляделась с легкой тревогой, недоумением. Найдя Быстрова, чуть сердито позвала:
— Куда вы пропали?
Когда он подошел, укоризненно проговорила:
— Вы что это оставляете меня? Надоело сопровождать? Тогда пошли домой.
— Таня, — проговорил Алексей, — что вы такое говорите?
В его голосе прозвучала вдруг такая глубокая укоризна, что девушка пожалела о своей шутке. Этот его возглас сказал ей так много, что она внезапно почувствовала желание прильнуть к груди Алексея, провести рукой по этим суровым складкам на лбу. С трудом справившись с волнением, Таня подошла к парапету, остановилась, рассеянно глядя, как небольшие волны лижут сероватый гранит, лениво плещутся на нижних ступеньках каменных причалов.
По реке то и дело сновали лодки, катера, речные трамваи. Рябь волн почти не сходила с ее глади. Когда же река на несколько минут успокаивалась, в ней, словно в гигантском зеркале, отражался и серый гранитный парапет, и начинающие зеленеть липы, и цепочка огромных домов, выстроившихся вдоль Фрунзенской набережной. А там, дальше, в воду гляделись туго натянутые серебристые струны Крымского моста, золотые купола кремлевских соборов, громада высотного дома на Котельнической…
Таня почувствовала, что Алексей встал рядом, молча, осторожно, и ей стало так радостно и так тревожно от какого-то не совсем еще понятного ей предчувствия, что она зажмурила глаза и тихонько прислонилась к плечу Алексея.
Алексей тихо проговорил:
— Таня… я… давно хотел сказать тебе…
Таня медленно подняла голову, приложила палец к губам:
— Тихо, молчи, Алеша…
Она словно боялась, что слова разрушат то удивительное состояние, которым были полны оба и которое чувствовали только они, они двое. Маленькая горячая рука Тани сжала руку Алексея.
Долго стояли молча. Потом медленно пошли по набережной. Алексей крепко держал Таню за руку, будто опасаясь, что она вот-вот может исчезнуть и все происшедшее окажется сном.
Прощались у институтского общежития, почти ничего не говоря. Алексей мягко, осторожно гладил ее волосы. Таня чувствовала тепло и легкую дрожь его больших, грубоватых рук, и незнакомое ей чувство острой, мучительной радости наполняло ее.
Глава XXXIII. И снова в тревожную даль
Данилин молча протянул Быстрову два тонких скрепленных листка бумаги и суховато, буднично сказал:
— Приказ министра. Уже утвержден состав правительственной комиссии по приемке объектов.
Быстров бегло прочел бумагу, возвратил Данилину.
— Благодарность, премии и даже к правительственным наградам представляют, а ты вроде недоволен?
— Я рад. Очень. Но и жаль.
— Чего же?
— Ты все прочел-то? Уже новый объект химстроевцам определен. Усть-Бирюсинск. С людьми расставаться придется. Привык. Тебя вот тоже не будет хватать…
Быстров пошутил:
— А я-то думаю, чего Данилин и все его помощники какие-то потерянные ходят? Оказывается, вот в чем дело.
— Ты не смейся, Алексей. Такой уж мы народ, строители. Строим, строим, все скорее да скорее. Проходит год, два, три. Вырастает завод, ГЭС или целый район новых домов. Радостно видеть это? Очень. И в то же время немного грустно. Уже другие люди начинают хозяйничать тут, а тебе надо подниматься со всем своим скарбом и другое место приглядывать. Опять тебя ждет то ли будущий завод, то ли комбинат, то ли новый, пока лишь в чертежах представленный город.
— У каждой профессии есть что-то свое, и плюсы свои и минусы.
— Да я не жалуюсь, не пойми меня так. Я строитель до мозга костей. А настоящий строитель свое дело никогда не бросит. Пытаются некоторые — осядут, с полгода-год проработают, а потом, глядишь, опять появляются. Спрашиваешь: «Почему вернулся?» — «Не могу, — говорит, — скучно». Вот так-то, Алексей Федорович. Строители, брат ты мой, совсем особая порода людей. Не каждый к нашему делу пристрастится.
