Он не ударил в грязь лицом. На столе не было ни на палец свободного места, все было заставлено блюдами, и источаемые ими запахи сливались и висели одним сплошным клубом, в котором концентрация пряностей и специй была настолько плотной, что начинала кружиться голова. Капитан Ламберт заявил, что подобным образом ему не приходилось пировать даже по большим праздникам в графском замке, и Бальдульф встретил его слова смущенным покашливанием. Наверно, для него этот праздничный ужин был чем-то особенным, чем-то большим, чем принятие пищи в приятной компании. Сдерживая улыбку, я подумала, что для Бальдульфа этот праздничный ужин был символичным, своеобразной вехой, знаменующей окончание опасного приключения. «После боя первое дело — набить брюхо, — бывало, говорил он раньше, — Только когда за ложку возьмешься, начинаешь понимать, что живой, и выбрался целехоньким».

В этот раз Бальдульф накрыл стол на целое отделение голодных солдат. Чего здесь только не было! Величественные колбасы из Меца свивались кольцами, как ленивые змеи, и острые кровяные сосиски из Кёльна пулеметными лентами опоясывали их. Над тарелками поднимался пар, такой густой и ароматный, что можно было наесться одним только запахом — там, в застывших перламутровых озерах с золотистыми медальонами жира плавало нежное белое стерляжье мясо, невесомое, как ангельские перья. В центре стола громоздилось величественное сооружение из слоеных лепешек. Лепешки с мясом, с кислым сыром гравьера, с капустой, со спаржой и грибами — все они основали ярусы в этой пирамиде. Но это был лишь передовой рубеж обороны, за которым располагалось во много рядом все остальное, и бедный стол трещал так, будто на него взгромоздился Ламберт в своих доспехах. Гусиный паштет с жареным луком и зеленью, сочный и рассыпчатый, как кусок плодородной земли. Запеченные по-валлийски гренки, покрытые золотыми озерами расплавленного сыра. Тушеные ребрышки, сочащиеся сладким прозрачным жиром. Рассыпчатый рис, желтый от шафрана. Запеченные в углях перепелиные яйца. Луковая похлебка с лимонными корочками. Свежие поджаренные рыжики в каплях соли.

Вряд ли когда-нибудь прежде Бальдульфу доводилось сервировать такой ужин, и теперь он довольно пыхтел, обозревая получившееся великолепие. Не забыл он и про вино. Старый темный херес, чей вкус торжественен и мрачен, как старинное кладбище, осененное густой тенью. Легкомысленный мускат с южных берегов Mare Mediterranea, легкий и сладкий, как грезы красавицы. Выдержанное «Vin de Paille», полное собственного достоинства, полупрозрачное, как воды Стикса, дарующие вечное забвение. И, конечно, «Мальбек», эта слава и гордость восточных виноградников. Окажись в этой компании «Бароло» святого отца, ему не было бы стыдно. Но — я позволила себе усмешку — в этом уже не было необходимости.

Когда вошел отец Гидеон, я как раз заканчивала рассказывать Ламберту про графа Нантского.

— …чуть не сгорела от этого взгляда. Взгляд у него такой был… Пронизывающий. Как будто он все понимал и мне давал знать, что понимает. Усмехнулся еще эдак, опасно, как старому врагу. А ведь он впервые меня видел.

— Он будет осторожен, — заверил меня отец Гидеон, усаживаясь за свое место, — И достаточно осторожен чтобы не навредить вам. Это я обещаю. Граф — умный человек, и он оставит текущее положение вещей.

— Мне все еще не верится, — Ламберт покачал головой. К еде он не прикоснулся, лишь мусолил в руках рыбий хвост, — Я не могу претендовать на то, что знаю хоть малую часть графской души, но все равно, это как-то… как-то странно. Он никогда не был похож на человека, который станет затевать подобное злодеяние.

— Вам сейчас больно, капитан, — сказал священник мягко, без былого ожесточения, — И эта боль, у вас внутри, понятна. Она вызвана противоречием. Вы связаны с графом клятвой и, конечно, как благородный человек, каким, несомненно, являетесь, обязаны защищать не только его тело, но и его честь. А именно она сейчас оказалась уязвлена. Но в этом нет ни малейшей капли вашей вины. Граф Нантский сам сделал все чтобы поставить ее под удар. Не переживайте, капитан.

— Конечно. Я понимаю. Спасибо, святой отец, — Ламберт выглядел удрученным, и не похоже чтобы слова отца Гидеона утешили его. Однако я не очень за него переживала. Человек вроде Ламберта неуязвим для пуль и снарядов, верно и пара грустных мыслей не одолеют его, — Вы правы, нам надо порадоваться тому, что все кончено.

— Кончено, — улыбнулся отец Гидеон, — Но помните — всякий раз, когда что-то кончается, что-то и начинается. Я думаю, совместно пережитое нами приключение в каждом из нас оставило свой след.

— Несомненно. Например, я познакомился с госпожой Альберкой.

— И, конечно, уже прокляли этот день? — усмехнулась я.

— Совсем напротив, — его серые глаза взглянули на меня в упор, и в их глубине промелькнула смешливая искра, — Я уверен, что теперь частенько буду сюда наведываться. Если вы не против, конечно.

— Капитан, вы всегда желанный гость в этом доме! — важно сказал Бальдульф, — И вы, отче, разумеется, тоже.

— Спасибо, Бальдульф. Думаю, я еще не раз воспользуюсь вашим опытом и… чутьем госпожи Альберки.

— С чутьем, которое ведет куда угодно, но только не туда, куда нужно, — невесело вздохнула я, — Не лучшая мысль, капитан. Вы уже на собственной шкуре убедились, куда я могу завести, если дать мне вожжи.

— Это неважно. Ваш ум слишком деятелен, и нет ничего удивительно в том, что временами его… немного заносит на повороте, как излишне резвого жеребца.

Все сидящие за столом рассмеялись. Смех был не обидный, дружеский, но я все равно почувствовала себя неловко.

— Что же будет дальше? — спросила я отца Гидеона, разглядывавшего нанизанный на вилку рыжик с такой подозрительностью, точно размышлял, не очередной ли это подосланный лазутчик.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался он.

— Ну… вообще. Чем закончится наша история?

Он пожал плечами.

— Разумеется, ничем. Ничего не изменится. Собственно, ничего и не произошло. Из всех миллионов жителей графства разве что несколько десятков знают о том, с чем нам пришлось иметь дело. Для остальных не было и этого.

— Добро пожаловать в тайный мир, — пробормотала я.

— Верно, — рассмеялся отец Гидеон, — И благодарите Бога за то, что провели в этом негостеприимном мире всего несколько дней. Есть люди, которым приходится жить в нем всю жизнь.

— Вроде вас, — догадалась я, — Скажите, вы ведь не просто настоятель собора, а?

— Отчего вы так считаете?

Очки отца Гидеона с любопытством сверкнули.

— Интуиция, святой отец. Следствие слишком деятельного ума.

— Ну, может отчасти вы и правы. Может, я не совсем самый обычный настоятель собора. Я выполняю поручения, возложенные на меня Господом, и кто я такой чтобы судить, какие из них относятся к моей компетенции, а какие нет? Ведь…

— …история уже закончилась, — с улыбкой закончила я за него.

Он рассмеялся.

— Верно, верно, Альберка. Закончилась. Если и была она, эта история. У нее не будет никаких следствий, никаких видимых проявлений и заметных следов. Весь мир, — отец Гидеон обвел рукой комнату, видимо подразумевая за этим нечто большее, — не заметил ее. И не заметит. Нет, все продолжится, как прежде. Граф будет верным слугой Императора, и совершит еще не одну сотню великих походов, покрыв себя еще более вящей славой. Будут войны, будут великие битвы, будут мятежи, будут гражданские сечи… В этом мире, созданном Господом, будет все это, что бы мы не собирались сделать и что бы не сделали. Потому что он обречен находиться в вечном постоянстве.

Отец Гидеон говорил, и мне хотелось чтобы это продолжалось бесконечно. Размеренный мягкий голос завораживал, как и сытная еда, сладкое вино и тепло. Сейчас это было не просто застолье, это было нечто большее. Единение четырех человек, каждый из которых был настолько несхож с остальными, что казалось невозможным, как они вообще оказались в одной комнате.

Капитан Ламберт слушал с задумчивой призрачной улыбкой, игравшей на его губах. Иногда казалось, что ее нет, а иногда казалось, что есть — в зависимости от того, под каким углом падал свет. Его строгое лицо было сосредоточено, как обычно, и всего его точеные черты, не по-человечески совершенные, казались вырезанными из холодного твердого мрамора.