— Почему вы не крещены, Альберка?

Я взглянула на отца Гидеона краем глаза. Он был на редкость серьезен и, судя по тому, как он внимательно смотрел на меня, вопрос был отнюдь не риторическим.

Я вздохнула.

— Так получилось.

— Как случилось, что вас не приняли в лоно Церкви при рождении?

— Жаль, нельзя сейчас принять вина — желудок Клаудо не выдержит… Разговоры с вами с недавних пор нагоняют на меня страшную жажду. Мои родители были крещены, святой отец, если вам от этого станет легче.

— Но не вы.

— Удивительная прозорливость.

— Извините за бестактность, — мягко сказал он, и очки его блестели сейчас тоже мягко, каким-то лунным светом, — Некрещеному человеку, особенно с вашим складом характера, должно быть, неприятны разговоры с клириком.

— Да, но пусть это вас особо не смущает. В конце концов это же ваша работа. Если бы и мне нашлось такое непыльное местечко, на котором можно день-деньской восславлять невидимое и познавать непознаваемое, да еще и получать за это хороший куш, позволяющий жить в хорошем районе, с недурным столом и прислугой, я бы тоже ревностно относилась к конкурентам.

— Вас могли не крестить в младенчестве по какой-то причине. Например, болезнь местного священника. Или долгое путешествие. Или…

— Или отречение всего городка от Церкви, — вставила я, — Или нежелание крестить рыжих, распространенное в некоторых землях, ведь рыжие, как известно, есть сосуд греха и кладезь порока.

— Это мнение было опровергнуто еще полвека назад, на Третьем Кёльнском Соборе!..

— Неважно. У ребенка в Империи есть много способов избежать крещения. Например, под его колыбель шмыгнет черная кошка, что сразу выдаст в нем будущую ведьму. Или его семья не в ладах с местным священником. Ладно еще крещение, знали бы вы, как порой тяжко с покойными, которых не разрешают похоронить на кладбище!..

— Я верю, что у вас было серьезное обстоятельство, пусть даже вы не собираетесь о нем распространяться. Это ваше право. Но почему вы не приняли веру в более зрелом возрасте?

— И горазды же вы болтать… Ей-Богу, лучше бы я попросила остаться Бальдульфа. Его пальцами только подковы гнуть, но он хотя бы молчит за работой.

— У меня есть предположение, что вы отказались от крещения из-за беды, которая с вами случилась.

— Какой беды, отче?

— Я имею в виду тот трагический случай или болезнь, который лишил вас возможности двигаться.

— Дьявол! То-то я в последнее время как будто бы замечаю что-то такое!..

— И я могу вас понять. Подобное горе должно было подорвать ваш дух и сказаться на вере. Это тяжелое испытание, но помните, что Господь посылает свои испытания только тем, кто их достоин, и кто в силах их выдержать.

— Почему Господу не пришло в голову проверить меня на выносливость, используя двухсотквартовую бочку мальвазии? Черт вас раздери, это было бы и верно любопытное испытание.

— …и нет ничего удивительного в том, что ваш дух оказался сломлен этим. Я думаю, именно в этом корень кризиса вашей веры, Альберка. Если вы позволите мне помочь вам, может быть, вместе нам удастся преодолеть это.

— Благородный порыв, святой отец. Но вам не кажется, что у нас сейчас есть и более важные задачи? Например, спасти вашу шею.

— Моя шея не представляет особой важности. Я уже не молод, и сколько мне отмерено я не знаю. Наше предприятие может не увенчаться успехом, как вы понимаете. Но если бы мне удалось привести к свету заблудшую душу… Я бы считал, что этот бой со скверной выигран мной, хотя бы по очкам.

Он улыбнулся. Улыбка у него была располагающая, как и прежде, но все же неуловимо другая. Что-то изменилось в нем с тех пор, как перед его лицом погиб мученической смертью человек, которого он даже не знал. Должно быть, хоть он и старался не подавать виду, это внутренне подломило его. Для Сигивальда-Утопленника это было бы не более чем забавным эпизодом, но человек, который называл себя отцом Гидеоном, к этому относился иначе.

— Ну ладно, позволю вам потешить свою душу, отче, почувствовать, что разжалобили несчастную безбожницу. Только зря вы пытаетесь приплести веру к тому, что… я имею в виду, к тому, что изменило меня. Эти события не очень-то связаны. Вы все-таки хотите услышать, как это случилось, а?

— Мне безразлично, какая трагедия вас постигла, — твердо сказал отец Гидеон, — Я хочу понять, где угнездился тот корень, который не пускает вас к спасению вашей души. И мне кажется, что корень именно здесь.

— Вы ошибаетесь, вот все, что я могу сказать. Знаете, как я потеряла свое тело? О, в этом нет ничего страшно таинственного. Просто я люблю напускать тумана в эту историю. На самом деле это вышло так легко, что позже я сама удивлялась тому, как запросто это получилось.

Отец Гидеон молча кивнул — он уже был готов слушать. Работать и говорить одновременно было неудобно, Клаудо и без того шатался, не выдерживая напряжения. Но его руки не останавливались. Отец Гидеон с готовностью, повинуясь его жестам, подставлял судки или протягивал необходимые инструменты. Должно быть, со стороны мы сейчас походили на двух занятых работой лекарей. Только лекарей редко можно увидеть в обстановке, более подходящей мяснику.

— Я родилась не в этом графстве. Нет, выговор у меня нантский, но это пришло не сразу. И вы удивитесь, но я родилась не в семье черни. Даже совсем напротив. Не хотелось бы употреблять титулов, они давно потеряли для меня свой смысл, но скажем так — господин барон Ламберт в прошлые времена был бы польщен, если бы ему было позволено явиться ко мне на аудиенцию. Нет, мой отец не был герцогом, но я не пойду против истины, если скажу, что наш род значится в летописях, составленных еще до проклятых чумных веков. Да, и звали меня тогда не Альберкой. Как ни странно, теперешнее имя нравится мне больше. Прошлое было слишком длинным и… высокопарным что ли. У нас было палаццо, такое просторное, что там хватило бы места для пяти сотен бойцов в полном парадном облачении, и еще осталось бы местечко для походной кухни. Апельсиновые рощи возле дома, конюшни, все как заведено. И я вполне соответствовала этому окружению — лет в двенадцать умела читать по-латыни, ездить верхом, вышивать бисером, недурно петь дамские романсы и рассуждать о возвышенном, как и полагается девице соответствующего положения, не забивающей свою прелестную головку ничем лишним. Вам интересно?

— Я внимательно слушаю вас.

— У вас определенно талант к этому. Почаще бы вы были слушателем, и пореже — исполненным рвения богословом… Смотрите, как деформированы renis. Я имею в виду почки, святой отец. Давайте поглядим, что внутри. Кстати, это правда, что в одном из Темных культов адепты модифицировали свое тело до такой степени, что их… кхм… мужское естество служило съемным контейнером, в котором они проносили взрывчатку или тайные записки?

— Мне ничего об этом неизвестно, — невозмутимо ответствовал отец Гидеон, — Но вы, кажется, говорили о другом.

— Я? Ах да. Очень невоспитанно с моей стороны, наверно. Бальдульф часто мне говорит, что я невероятно рассеянна и, если бы могла ходить, наверняка бы постоянно забывала, где живу. Смешно, верно? Ну ладно, не дуйтесь, я вовсе не пытаюсь переменить тему, хотя вынуждена признать, что эта не относится к перечню моих любимых. В общем, детство мое было наполнено медом и молоком. Да, я едала вещи повкуснее, чем сушеная треска, уж можете мне поверить. Вся моя одежда была из шелка, и я имею в виду настоящий шелк, а не это новомодное синтетическое волокно. Еще у меня было несколько лошадок, целый штат кормилиц, гувернанток и воспитательниц. Словом, я обещала вырасти в славную юную госпожу, урожденную… а нет, мы же договорились, никаких титулов и имен. Лет в девятнадцать я бы вышла замуж за какого-нибудь герцога или маркиза, который был бы счастлив такой партии, родила бы ему наследника и остаток жизни провела бы за чтением дамских романов и вышиванием в тиши фамильного замка. Господи, и уж наверняка у меня были бы собственные виноградники и винные подвалы!.. Грошовое вино в фамильных замках точно не водится. Не думайте, отче, это чистая правда.