— Не знакомы, случайно, с его настоятелем, отцом Гидеоном?

— Нет, сомневаюсь. Не тот я человек, господин капитан, чтоб настоятель одного из великих соборов Нанта со мной дружбу водил. Разве что мельком видел, да и за то не поручусь.

— Хороший собор, — рассеянно сказал Ламберт, разглядывая свои закованные в сталь пальцы, которые, без сомнения, могли переломить человеческий позвоночник одним небрежным щелчком, — Не из тех, в которых служит сам епископ, да и уступает многим современным, но у графа на особом счету.

— Конечно, знаю. Как не знать.

— Святой Дометиан всегда был покровителем Нанта. И нынешний граф, которому я имею честь служить, названный в его честь Дометианом Нантским, всегда испытывал особое отношение к этому собору. К примеру, все службы Его Сиятельство посещает исключительно в этом соборе. И выдает ему достаточно денежное вспомоществование. Ну, для вас это тоже не секрет. Может, вы не служили в палаццо графа, но вы знаете улицы, а улицы — это что длинные языки, они все знают и все донесут… Я говорю об особом отношении графа к собору Святого Дометиана только лишь потому, чтоб вы поняли важность всего произошедшего. Или абсурдность, как угодно. Извините, я пустился в детали, забыв о сути. Дело в том, что вчера на улицах произошло нечто странное.

— Убийство? — предположил Бальдульф осторожно.

— Нет. Кража. Странная кража, Бальдульф. Я подумал, что вы с вашим опытом поможете мне разобраться в этом деле, поскольку сам я, даже продумав день напролет, так толком и не понял, что из этого выйдет.

Кража?

Бальдульф выглядел разочарованным, да и я тоже почувствовала, как легкий охотничий азарт, облизнувший сердце горячим собачьим языком, уступил место раздражению. Кража! Этот город лжет, убивает, торгует собой, грызет чужие кости, испуская едкую ядовитую слюну, разъедающую камень, он вечно голоден, вечно болен, вечно воет от страха и ненависти, вечно скулит с разорванным брюхом — слишком беспомощный чтобы когда-либо очнуться, слишком жалкий чтобы наконец умереть…

На прошлой неделе в соседнем квартале поймали убийцу. Мелкий трусливый выродок. По крайней мере достаточно трусливый чтобы не связываться с взрослыми. Он убивал детей. Бездомные мальчики и девочки, играющие в пыли, серые и скрюченные от недоедания, болезней и ядовитого смрада улиц, с хлипкими птичьими костями и светлыми тоскливыми глазами умных обезьянок — вот на кого он охотился. Несложное ремесло. Он ловил их ночью, отводил в укромное место и поступал с ними так, как обыкновенно поступают с добычей на охоте. Свежевал, вскрывал и доставал то, что еще могло служить. Детская плоть, аккуратно упакованная в криогенные контейнеры — вот что он забирал с собой. Некоторые уличные лекари охотно берут их. Истолченная печень мальчишки, сожженная с можжевельником — отличное средство против застарелого артрита и перхания в легких. А если смешать три доли истертого в порошок позвонка и одну долю настойки из проваренной в уксусе селезенки, можно получить верное лекарство от катаракты и ноющих ног. Шнурки из волос девочек охотно берут на амулеты, а глаз в баночке с консервирующим раствором, выставленный возле двери — проверенная защита против кражи.

Но они все-таки поймали его. А когда поймали, не вызвали стражу. И в Церковь тоже не сообщили. Они были людьми, которые родились и жили на этих улицах. Улицы были для них не ровными географическими линиями, как для капитана Ламберта, они были артериями в их теле. Изъеденными клокочущей отравой артериями в дряхлом старческом теле города.

Они просто влили в него кварту жидкости для прочистки труб. Хорошее средство, тоже проверенное. Влили в горло — и отпустили на все четыре стороны. Он оказался сильным парнем. Бальдульф, по крайней мере, так говорил. Он прошел три сотни шагов, прежде чем все внутренности вытекли из него, как кисель из прохудившейся фляги.

Кража? Это все, о чем может думать этот лощеный капитан, источающий запах благовонных масел и свежего кофе, непринужденно возвышающийся над Бальдульфом? Зачем он пришел сюда со своими смешными проблемами? Может, у Его Сиятельства отрезали и украли самое дорогое, его графскую штучку для продолжения графского рода?..

«Спокойнее, Альби, — сказала я сама себе, — Это все вино. Ядовитый сок проклятой земли. Ты всегда горячишься после первой пинты. А это сейчас ни к чему. Ты и так уже наговорила достаточно чтобы господин капитан одним движением пальца приказал выжечь это зловонное гнездо нищего отребья дотла. Вместе с одним человеком, одним мертвецом и одним полу-мертвецом».

Бальдульф, видимо поняв мое настроение, незаметно подмигнул. Мол, держи рот на замке, Альби. Правильный совет, дельный. Наговорить я могу много, только мучаться после этого ему.

— Что за кража? — спросил Бальдульф, изображая интерес.

У меня этой необходимости не было, поэтому я позволила себе зевнуть. Ничего интересного не принес с собой интересный гость. Я осталась при своих — растворенная в вине скука и общество опостылевшего Клаудо. Ничего нового. Сейчас окажется, что у какого-нибудь юного сына маркиза, пока он развлекался с не слишком обременительными для кошелька девушками в Червивом квартале, свистнули фамильный перстенек. Бальдульф сообщит капитану ближайшие подпольные ломбарды и скупщиков краденного, после чего господин барон Смазливое Личико пропадет отсюда со скоростью дьякона, подхватившего триппер.

— Кража в доме у отца Гидеона, настоятеля церкви Святого Дометиана, — серьезно и тихо сказал Ламберт.

Бальдульф поморщился. Кража у кого-то из клира — неприятная штука. Уж он-то знал. Такая кража не считается преступлением против Церкви, оттого расследуется не по церковной линии, а обычной стражей. При этом святые отцы не гнушаются постоянно контролировать ход дела, то и дело угрожая обратиться с соответствующей жалобой к самому епископу, что, конечно, не увеличивает ни радости стражников от этого дела, ни спокойствия их капитанов. Дотошный святоша может быть досаднее чумной блохи — это часто говорил Бальдульф еще до того, как вышел на пенсию.

— Что-то серьезное, господин капитан?

Тот почему-то поколебался. Как будто должен был сказать что-то неприличное, но воспитание не могло ему этого позволить. Интересно, что ж такое украли у этого отца Гидеона? Сундук золотых солидов? Или, может, смазливого пухлощекого министранта, с которым он имел обыкновение до поздней ночи штудировать Катехизис?..

Но дело быстро разрешилось.

— Манипулу.

— Это что за черт? — вырвалось у Бальдульфа, — Простите, господин капитан. Машинально… Что это еще за манипул?

— Манипула, — сказала я негромко, — Это часть туалета священника, Бальдульф. Такая штука вроде ленты, надевается на руку во время службы.

Теперь на меня с удивлением смотрели оба. Его причину угадать было несложно. Капитан Ламберт не предполагал у прикованной к кровати слабоумной девчонки познаний о деталях ритуального облачения, Бальдульф же пытался прикинуть, кому, черт возьми, могла понадобиться какая-то тряпка, пусть даже и с руки священника.

— Много читаю, — неохотно сказала я, — Можете считать это хобби.

Вот теперь удивление было самым настоящим, искренним. И уважительным, если уважению может быть место в глазах закованного в броню капитана.

— Вы обучены грамоте? — спросил он осторожно.

— Нет, — огрызнулась я, — просто Господь в милости своей наделил меня даром понимать смысл таких маленьких закорючек, которые появляются на экране моего либри-терминала. Некоторые зовут их буквами. Только никому не говорите об этом, а то меня, чего доброго, еще объявят святой. А может, великомученицей — потому что я очень мучаюсь, глядя на ваше удивленное лицо, которое выглядит еще глупее обычного.

— Извините… — сказал Ламберт через силу, — Я просто не думал, что…

— Что я обучена грамоте? Не переживайте, никто не думает.

— Это вы ее научили, Бальдульф?

Бальдульф хохотнул.

— Я-то? Да я своего имени написать не могу, какое уж там — научили… Это она сама, господин капитан, выучилась.