Вывод: Не храни в себе обиду на судьбу за неласку ее и твою незвездность, отдай ящик «Токайского» вина тому, кто менее дорожит жизнью.
Все дело в бороде
После возвращения из автономки береговая жизнь экипажа вошла в обычное русло. Наш подводный ракетоносец стоял на запасном пути у пирса, а на камбузе решили сделать косметический ремонт. Весь личный состав питался в столовой на берегу, где также готовилась пища и для вахты. Пища в термосах доставлялась на камбуз корабля, так как вахта должна находиться на корабле неотлучно. Днем после покраски камбуза, чтобы не травить ядовитыми испарениями, личный состав вахты, в числе которой находился и я, ужин принимали «наверху», на пирсе, вне прочного корпуса подлодки. Тем более погода была по-приморски теплой, под вечер солнышко светило не жарко, а комфортно. За день наш аппетит был что называется нагулян в полной мере. Вахта разместилась с минимумом удобств на пирсе, кто, где сумел пристроиться, поставив тарелки или на колени или на невысокое ограждение пирса. В сочетании этих необычных условий аппетит, с которым я на пленэре поглощал свой казенный ужин, оказался отменно запоминающимся. Лицо овевал легкий морской бриз, проникал в пищевод, проталкивал заурядную пищу, которую в обычной обстановке я бы поковырял вилкой и оставил недоеденной. Это как иногда при не очень хорошем качестве блюд на аппетит производит благостное впечатление сервировка стола. Видно, ароматы свежего морского ветра имели необходимые добавки, которые замечательно сказывались на настроении.
В экипаже Григория Михайловича Щербатюка служил один шебутной матрос, про которого рассказывали басню, как он бегал с охотничьим ружьем за офицером. С какой целью он это делал, думаю, догадаться нетрудно, сложнее додуматься до другого, как это самое ружье оказалось на подводной лодке. Хотя, на мой взгляд, самым главным в этой истории оказался ее итог, а точнее его отсутствие — этому матросу за это ничего не было. Для приличия могли бы хоть на гауптвахту посадить, а ведь за такие дела он должен был посетить дисциплинарный батальон и не с экскурсионной целью, а как минимум со стационарной миссией да на пару лет.
Еще свежо было предание, как мы в штабе готовили для посадки на гауптвахту своего моряка. Со всей штабной команды — с миру по нитке — собирали необходимые вещи, чтобы и носовой платок у него был, и чистый подворотничок. Потому что завернуть наказанного назад могли по любому пустяку. Мы тогда напряглись и своего моряка на гауптвахту посадили-таки.
Своей гауптвахты в Павловске, у 4-й флотилии, не было, поэтому мы пользовались тихоокеанской, в поселке, видимо, поэтому они чужаков не жаловали. Хотя кто знает, может, они и к своим так же относились, чтобы попросту не грузить себя лишней работой.
В этой связи вспомнилась военно-морская байка о том, как молодой лейтенант сажал на гауптвахту моряка. Лейтенанту для усиления аргументации был вручен один литр спирта, а также провинившийся матрос — один штука. Неопытный лейтенант, видимо, не к тому должностному лицу сунулся или неправильно изложил свой животрепещущий вопрос. В результате на базу вернулся матрос — один штука, успешно разместив на гауптвахту своего провожатого. Каково же было удивление командования лодки, когда пред их очи предстал провинившийся и отправленный на гауптвахту матрос. Думаю, что помощника командира или того, кто инструктировал и снаряжал молодого лейтенанта, командование готово было самого посадить на ту же гауптвахту.
А однажды наш боцман — простого вида паренек, низенького роста, щуплого телосложения — чуть было не выпал в осадок. Стояла поздняя осень или даже зима, уже было холодно, и на улицу мы выходили в ватнике, а подводники — в канадке. Наша лодка стояла на якоре. Так вот боцман вздумал проверить свое заведование, находящееся в районе ограждения рубки. В неловком движении он поскользнулся, потерял равновесие и, произведя кульбит, прямо как пловец с тумбочки сиганул в воду, не снимая одежды. Опасность нахождения человека в холодной морской воде известна. В тяжелом обмундировании тут можно тупо топором уйти на дно и даже не успеть крикнуть. А можно переохладиться и затем загнуться от пневмонии или воспаления легких, что в условиях подводной лодки — не лучший коверкот. К счастью, боцман довольно споро оказался вытащенным из воды. Перед этим, правда, бедный, лихорадочно царапал ногтями скользкую резину корпуса, изображал прыткую ящерицу и долго пытался вскарабкаться по покатому боку атомарины. Не вышло. Только при помощи товарищей был извлечен из опасной для здоровья стихии. И так это быстро произошло, что по кораблю даже соответствующей команды не подали «Человек за бортом!»
Мокрый боцман протащился через третий отсек, будто мохнатая и лохматая собака после купания, оставляя за собой следы в виде ручьев с растекающимися по линолеуму руслами морской воды.
В итоге уже «бывалый» (в смысле побывавший понятно где) боцман от помощника командира для профилактики получил втык, а в качестве бесплатного приложения — двести граммов шила от загибательной болезни и, конечно же, урок от жизни и на всю жизнь.
Еще когда я служил на «К-523», мой первый командир Олег Герасимович Чефонов мне первому из мичманов нашего экипажа, а на том этапе даже единственному, разрешил носить усы. Аргумент Олега Герасимовича был таков:
— Ловкачев к нам на службу прибыл с усами, а остальные мичманы отрастили уже здесь. Поэтому Ловкачеву я разрешаю носить усы, а остальным приказываю сбрить.
За время второй автономки я отрастил бороду, и мой второй командир Григорий Михайлович Щербатюк разрешил ее носить даже на берегу. А, оказавшись в патруле по Павловску, я попал на глаза заместителю командующего флотилией контр-адмиралу Рональду Александровичу Анохину. Увидев на моем лице форменное безобразие, — вернее, неформенное, в том смысле, что оно противоречило форме, — он будто бильярдным кием ткнул своим перстом мне в нос:
— Что это такое? — спросил строго.
— А мне командир разрешил, — почти с вызовом ответил я, чувствуя себя за командирской спиной, как за высоким частоколом.
Адмирал не обращая внимания на мои слова, коротко приказал:
— Сбрить!
Не надо обо мне слишком хорошо думать, будто я как дисциплинированный и исполнительный военнослужащий тут же спланировал боевую операцию под названием «Севильский цирюльник», а точнее, «парикмахерша из Техаса», и сломя голову побежал исполнять приказание. Отнюдь! Осознавая мимолетность нашего свидания, а главное, отдавая себе отчет в том, что скорей всего это наше последнее рандеву, я гаркнул:
— Есть сбрить!
На флоте, как я уже упоминал, имеется такой дежурно полезный и очень практичный совет о том, чтобы не торопиться исполнять приказ, так как с очень большой долей вероятности может поступить, другой, отменяющий первый. Отсюда вырисовывался очень важный флотский принцип «Не суетись». Тем более мне отнюдь не из-за сопок пришлось ждать приказа о моем выдвижении в запас.
С этой же бородой, приехав в родной Минск, я пошел устраиваться на работу в милицию. Там в кабинете большого начальника так же почувствовал враждебность к своему виду:
— Пришли устраиваться на работу в милицию, и с бородой…
На что я с намеком на отсутствие у кое-кого логики ответил:
— Так ведь я же у вас еще не работаю.
Вывод (в отношении себя, ибо пора): Напрасно я гоношился, бороду сбрил и долго ходил без оной, впрочем, как и теперь так хожу. Пожалуй, это самая моя наименее устойчивая привязанность — то она возникает, то исчезает.
О мичманском составе экипажа Григория Михайловича Щербатюка у меня остались самые хорошие воспоминания и впечатления, может быть, даже более хорошие, чем о той же категории моего первого экипажа. Разумеется, я имею в виду не конкретных людей, потому что о каждом из них у меня осталось свое мнение, речь идет об общем впечатлении от коллектива. Существует такое понятие как культура употребления алкогольных напитков. Именно эта культура здесь была на несколько ступеней выше среднего уровня, так как пьянство не имело места, я имею в виду не банальные выпивки, а загульные запои.
