Убедившись, что торпеда находится прямо по курсу и что мы с ней ни при каких обстоятельствах не разминемся, я передал командирский бинокль Николаю Черному, чтобы он тоже увидел мирно «купающуюся» торпеду. Я не видел оснований поднимать панику банальным возгласом типа: «Эврика!» или «Торпедус электрикус!», или еще более тривиальным «Вижу торпеду!». Публика на «галерке», спокойно наблюдая за торпедой, лениво обменивалась замечаниями и репликами.

Так как мы шли не самым быстрым ходом, а торпеда находилась далеко, то невооруженным глазом была все еще не видна. Через какое-то время командир корабля Григорий Михайлович Щербатюк нервно крутанув головой чуть ли не на все 360 градусов, обращаясь сразу ко всем, с легкой тревогой в голосе вопросил:

— Ну, где эта торпеда? Кто-нибудь ее видит?

Торпеда — это дорогое удовольствие даже для такого богатого государства, каким был Советский Союз, который на вооружение армии и флота не скупился. Так, в некоторых образцах электрических торпед использовалась аккумуляторная батарея, где отдельные комплектующие были изготовлены из серебра, как например СЦА-240. СЦА — означает серебряно-цинковая, ампульная. Поэтому практические торпеды использовались многократно, а ее утрата расценивалась как ЧП. Практическая стрельба является венцом боевой подготовки как торпедных расчетов, так и комсостава. И пусть стрельба будет даже самой классной, но если торпеду не поймали, то тень падает как на организацию стрельбы, так и на непосредственных исполнителей — личный состав минно-торпедной части и, разумеется, командование корабля. Поэтому первого увидевшего торпеду моряка срочной службы традиционно награждали заветным внеочередным отпуском на родину. Зато офицеры и мичманы удовлетворялись моральным стимулом — устной похвалой командования.

Итак, прозвучал вопрос командира, и он требовал ответа. Тут же прямо как в театре самая отзывчивая и эмоциональная публика на «галерке» живо загалдела:

— Да вон она! Прямо по курсу!

Командир:

— Дайте бинокль посмотреть.

Морская оптика была передана в руки ее законного владельца. Командир вцепился взором в море и, не отрывая взгляд от бинокуляра, вопрос ребром:

— Кто первый увидел?

— Алексей Ловкачев! — хором сдали меня товарищи.

Командир довольный тем, что торпеда у него «в кармане» и уже в хорошем настроении, с улыбкой на устах похвалил меня, добавив:

— Алексей, ты же настоящий моряк! Оставайся служить.

Дело в том, что к тому времени уже пришел приказ о реорганизации штатной численности на ракетных подводных крейсерах стратегического назначения 667Б проекта, согласно которому моя должность из мичманской переходила в матросскую. В этой ситуации я должен был освободить должность переходом на другую или уволиться в запас. К тому времени мною уже был определен путь на гражданку — я решил вернуться в Минск и идти работать в милицию. И естественно ни от кого своего решения не скрывал.

Командир продолжил:

— Алексей, найдем мы тебе хорошую должность, — это сватание прозвучало примерно как шутка, которую все знают: «Да не переживай, найдем мы тебе хорошую бабу». Идентичное звучание. И далее командир продолжил: — На нашем корабле сам себе выберешь любую свободную.

На мостике кроме командира находился помощник флагманского минера 4-й флотилии подводных лодок, к сожалению, фамилия в памяти не сохранилась, который также решил поучаствовать в «аукционе», чтобы перехватить «ценный лот»:

— Да зачем ему менять специальность! Пусть остается кем был, разве мы ему не найдем подходящей должности на всей флотилии?

Присутствующие на мостике, заинтригованные диалогом, с любопытством следили за разговором. Я же, с одной стороны, был польщен вниманием начальства, но, с другой стороны, уже принял окончательное решение. Главным было то, что флотского хлебца я откушал вдоволь, да и перерос должность мичмана. И потом, если бы я хотел остаться на флоте, то при моих честолюбивых планах еще ранее впору было согласиться на предложение бывшего начальника Виктора Григорьевича Перфильева. Не избалованный вниманием к своей персоне, смущаясь и краснея, я ответил:

— Спасибо за доверие! Но я ухожу на гражданку.

Командир, видимо, от меня другого и не ждал, однако проявил вежливость:

— Жаль, конечно…

А вот другой случай торпедной стрельбы, рассказанный интендантом корабля Владимиром Ивановичем Мительманом. Это произошло до моего прихода во второй экипаж «К-497». Особенность этой практической стрельбы заключалась в том, что, как сказал Владимир Иванович, пуляли какой-то экспериментальной торпедой. Понятно, что статус стрельбы новой торпедой резко повышается в соответствии с секретностью разработки и ее материальной ценностью. Раз так, то и на борту, выходящем в море, оказались гражданские специалисты для наблюдения за своим детищем и оказанию ему необходимой квалифицированной помощи. А старшим на выходе был начальник штаба 21-й дивизии Владимир Петрович Бондарев.

Как положено, бережно стрельнули экспериментальной торпедой, чтобы не дай бог не утопить новорожденное дитя передовой конструкторской мысли, которое считай, еще не вылезло из пеленок. Затем всплыли в районе, где должен был вынырнуть на поверхность моря этот шустрячок. Рядом на волне болтался большой торпедолов проекта 1388, готовый подставить плечо с лебедкой, чтобы спеленать и вытащить его из воды к себе на борт.

Однако акустики и радисты ни в воде, ни в эфире торпеду не слышат — явно, в водной купели наш малыш расслабился и заснул. А в это время на ГКП лодки началась паника — как это так: экипаж утопил кучу народных денег — баснословно дорогущую экспериментальную торпеду.

Ракетный крейсер лег в дрейф, чтобы передохнуть, пока кто-то, во-первых, все-таки услышит звуки младенца, а во-вторых, чего суетиться, если неизвестно куда бежать.

По кораблю прошел клич:

— Моряку, визуально увидевшему торпеду, будет предоставлено 10 суток отпуска, а офицеру или мичману добавят к отпуску три дня.

Однако, несмотря на столь щедрые посулы, торпеду никто в упор не видит. И паника начинает рисовать страхи расправы за утопление драгоценной новинки. Но вдруг по громкоговорящей связи корабля раздается грозное объявление:

— Мичману Мительману срочно прибыть на ГКП!

Владимир Иванович, ломая ноги и шею, торопится на ГКП, совершенно не представляя, кому и зачем он понадобился. А там старший помощник командира с начальником штаба, будто два демократических генерала, решивших свергнуть тиранию в одной из восточных стран, хитро вопрошают:

— Мительман… А сможешь ли ты выставить ящик «Токайского» вина, если вдруг начальник штаба дивизии обнаружит в море торпеду?

Интендант на корабле — лицо подневольное командованию:

— Да, — сказал он решительно.

Оказывается, ничего экстраординарного не произошло. Просто начальник штаба, вооружив глаз таким мощным прибором, как перископ, обнаружил противного ребенка, спрятавшегося в волнах Японского моря. И понятное дело, зная угол расположения торпеды относительно корабля, начальник штаба на весьма даже законных основаниях запросил всего-то лишь такой пустяк, о котором вслух и сказать-то стыдно — ящик вина. Разумеется, интенданту пришлось раскошелиться и облегчить одну из своих провизионок, а заодно и борт ракетоносца на целый ящик «Токайского». Правда, на деле ящик перекочевал лишь из трюма в каюту начальника штаба, продолжая обретаться в оболочке прочного корпуса.

Потом торпедолов подобрал свою ношу, а лодка погрузились под воду, чтобы вернуться в базу. В течение суток Владимира Петровича на корабле никто не видел, пока с лодки на пирс не подали швартовые концы. А я вот тут грешным делом подумал, что особых различий между нашими находками в море не было. Ведь мы оба обнаружили торпеду практически «на равных», вооружив свой глаз: начальник штаба — перископом, а я — биноклем. Ну а ящик «Токайского» можно считать случайным призом, который волею случая достался более звездному товарищу.