— Сынок, Густав, ты честный немец! Густав, не выходи, они убьют тебя! — изо всех сил прокричала фрау Энке.
— Мама! Я сейчас, мама, потерпи малость…
— Сынок, там есть подземный выход… Густав…
Нейман с размаху ударил ногой фрау Энке в живот, и она присела, скрючившись, с тяжким продыхом произнесла:
— Сынок, меня бьют, я умираю…
— Ломайте дверь! — Нейман набросился на солдат: — Рушьте, черт побрал бы! — Он начал сам бить ломиком.
В подвале раздался взрыв, дверь отлетела, сшибла с ног Неймана, отбросила от подвала. Он схватился за правое плечо — оно было все в крови. Но Нейман все же поднялся, потребовал к себе Адема. Сквозь адский шум в голове расслышал:
— Убежал твой Адем… Ищи своего Адема на его вилле.
— А Крайцер?
— Вышел к маме своей. Видно, не стерпел ее муки. Мы его прикончили…
6
Укрытая теплым шерстяным платком, Гретхен все никак не могла согреться. По стенам пивного зала шастали кроваво-багровые отсветы: снаряды рвались где-то вблизи, а может, даже во дворе. Но озноб проходил по всему телу не от грохота канонады, не оттого, что вздрагивал, покачивался пол, позвякивали в окнах стекла, а оттого, что она видела на глухих простенках надписи, сделанные рукой Теодора: «Мы победим — с нами бог!», «Мы бешеные».
«Бешеные… бешеные… Иохим, я бешеная, и ты бешеный! — куталась она в плед, не соображая, что же ей теперь делать. Как быть с детьми, они тоже не понимают, что происходит. А если сейчас откроется дверь и войдут русские с автоматами? Боже мой, ведь я ничего худого не сделала русским! Ну, держала девок… Так это же поощрялось и правительством, и полицией, и начальством лагерей. И потом, все это обычное дело — они работали, а я кормила их… Шустрых малость сдерживала, плеткой пугала, а иной на руки цепочку надевала».
— Иохим, мне страшно, холодно! — Она закрыла лицо руками, чтобы не видеть детей и эту надпись: «Мы бешеные».
Скрипнула дверь, кто-то вошел в зал. Ей не хотелось открывать глаза, что будет, то будет.
— Гретхен, кружку пива!
Голос Иохима. Гретхен поднялась. Иохим сидел за столом, на левом плече его алело кровавое пятно.
— Гретхен, встань к стенке! Вот сюда, — показал Нейман на простенок и взял в руки пистолет. — Приползут змеи, скорпионы. Они зальют тебе глаза ядом. Так лучше же умереть!..
— Иохим, я тебя поняла. Я сама об этом думала. Уже приготовила ампулы.
Отсветы от разрывов снарядов полыхали по всем стенкам бирштубе. Мальчик и девочка прятали глаза ручонками, то зарывались напомаженными, причесанными головками в одежды Гретхен, уже стоявшей у простенка, под портретом Гитлера, слегка улыбающегося и заложившего за борт френча руку. На полу валялась брошенная Нейманом дудочка, играя в бликах серебряной отделкой.
— И ты, дудочка, прощай! — кивнул Нейман на залитую бликом отсвета дудочку.
Гудение боя вдруг приостановилось, в пивном зале воцарилась тишина. Нейман слышал, как Гретхен надламывала «носики» у ампул, как при этом предупреждала мальчика и девочку, что следует пошире раскрыть ротик, втянуть в себя вкусненькое. И тогда никакой шум-гром не помешает «крепенько уснуть»…
— Иохим! — вскрикнула Гретхен.
— Ну? — отозвался Нейман.
— Может, нас и не тронут? Ведь лично я не убивала. В бирштубе я держала всего десять русских… Трое сами умерли, двое сбежали, а пятерых я вернула в лагерь… под расписку. Ты, наверное, преувеличиваешь наше положение. Может, деньгами урегулируем? Да и золото твое цело…
— Глупость болтаешь! — Он взял пистолет, покрутил его в руках. — Гретхен, а может, я им еще нужен? Жди меня, я побегу. Я им нужен, нужен! Они собрались на вилле Адема. — С этими словами он выбежал на улицу и вскоре скрылся в лесу.
* * *
Нейман шел напрямик, через горевший лес. Сильно пекло в спину, но огонь меньше подгонял, чем приближающаяся с каждым часом пальба, выстрелы орудий, разрывы снарядов. По всей горловине, выходящей к заливу, — и на дорогах, и на просеках, и на полянах — виделась беготня военных и цивильных. Лежали опрокинутые грузовики, раздавленные машинами телеги, изорванные перины, курящиеся пухом, как снежными вихрями…
Наконец потянулся сплошной лес. Запахло морем. Нейман вскоре понял: ненароком вторгся в пределы «тайной Германии», сплошь нашпигованной секретными объектами, подземными заводами, укрытыми лесом железными дорогами, бетонными укреплениями, но теперь уже в большинстве разрушенными подразделениями секретной службы, чтобы не досталось русским в качестве обвинения… Нейман взял чуть влево, напоролся на разлив воды, полностью забитый погибшими людьми. Вспомнились слова Теодора: «О тайной Германии никто не должен знать! Языки на замок — или пуля в лоб!» Среди расстрелянных, утопленных по одеждам он опознал и немцев… Он с тревогой подумал: «Не сбросили ли сюда русские десант? Не их ли это дело?» И шарахнулся правее, круто взял к лесу, видневшемуся темной грядой за поселком, раскинувшимся на равнине, вдоль шоссейки.
В поселок сразу идти не посмел, ночь отлежался в забитом пожухлой травой кювете, все представляя страшные картины расправы. Он знал, что в зоне «секретная Германия» по приказу Теодора действует, «заметает следы», группа бывшего ефрейтора, хорошо знакомого ему еще по Керчи, ныне лейтенанта Эрлиха Зупке.
«Это Зупке! Зупке! — вдруг вспомнил Нейман фамилию лежащего в воде лейтенанта. Кругом убитые. — Это дело русских! Русских! Немец немца не тронет…»
Взошло солнце, осветило местность. Вдоль дороги, по обочинам, лежали вороха брошенной амуниции: шинели, каски, котелки, лошадиная упряжь вперемешку с продуктами, кухонной утварью. Из-за одного вороха показалась молодая женщина с распущенными волосами, с наброшенной на плечи рваной прорезиненной накидкой. Она заметила Неймана, подошла, распахнула накидку — в одних трусах.
— Господин капитан, вот что стало со мной…
— Ты кто? — спросил Нейман, пораженный истерзанным видом женщины, которая тут же, увидя, как он потянулся к ней руками, отшатнулась от него в испуге и затем, перепрыгнув через кювет, побежала в лес.
На шоссе показалась грузовая машина, доверху нагруженная какими-то пожитками. Мчалась она быстро, но вдруг раздалась автоматная очередь — видно, пули прострочили колеса, — и машина осела, скособочилась, затем сползла в кювет. Из перекошенной кабины выскочил мужчина и, увидя Неймана, шарахнулся к лесу, потом, упав, скрылся в траве.
«Значит, русские в поселке, — встревожился Нейман и тоже хотел бежать в лес, но тут подскакал к нему на лошади лейтенант с автоматом в руке, приказал стоять на месте, не двигаться, а сам устремился к сползшей в кювет на шине, начал барабанить по кабине стволом автомата, громко кричать:
— Вылезай! Вылезай, бургомистр!
«Мой бог! Ведь это же лейтенант Зупке!» — по голосу опознал Нейман кавалериста и тоже подошел к машине.
— Эрлих, в чем дело? Ты не задерживайся, кругом снуют русские десантники. А хозяин машины удрал в лес.
Но Зупке все бил и бил по машине. Наконец он, видно, понял, что в кабине никого нет, спрыгнул с лошади, бросил повод, и лошадь побежала к лесу. Зупке вскинул автомат, ударил по ней длинной очередью, и та кувыркнулась через голову, упала на спицу, лопнули подпруги, седло отскочило, подпрыгивая, покатилось в пожухлую траву.
— Эрлих, в чем дело?! — Нейман никак не мог понять действия Зупке, который уже бил из автомата по машине. — Где твоя группа? Ты разуй глаза, русские уже в зоне.
— Ха-ха-ха! — вдруг расхохотался Зупке и, вскочив в машину, начал выбрасывать из грузовика упаковки: чемоданы, узлы, ящика, которые от удара об асфальт лопались, трещали, ломались, и из них, звеня и гремя, выкатывалась всевозможная посуда — хрусталь, серебряные, золотые сосуды. — Бери, бери, капитан, что твоей душе угодно.
Наконец Зупке устал, выдохся, сполз с машины и, отцепив флягу от поясного ремня, отпил несколько глотков, видно, спиртного, спросил:
