Эйцлер нажал на черную кнопку в стене. С легким шумом раздвинулись черные шторы, и фон Штейц увидел перед собой огромную, во всю ширь стены, оперативную карту расположения войск 6-й армии Паулюса, знакомые названия улиц города, пригородных поселков, высот и равнин. Кольцо окружения было обозначено пунктиром, жирным, как след тяжелого танка. На юге, там, где намечался прорыв генерала Гота, синяя дуга прорыва почему-то была повернута уже не в сторону кольца, а к юго-западу, в сторону Сальска, вершина ее почти касалась этого степного города. «Значит, танки повернули назад», — с тревогой отметил фон Штейц.

Эйцлер стоял чуть согбенный и курил сигарету. Когда начали битву за Сталинград, он верил в ее победоносный исход и уже представлял, как войска фюрера разрубят Волгу и отсекут бакинскую нефть от Москвы. Теперь ему стало ясно другое: планы рухнули, рухнули окончательно… Спасти 6-ю армию невозможно… Но спасти свою репутацию он еще может. Фюрер никогда не отдаст приказ на вывод войск из котла. Эйцлер это знает, кроме того, данные о соотношении сил в его руках. Конечно, русские не позволят 6-й армии уйти от разгрома, они сожгут ее в котле, и тогда вся тяжесть вины падет на Гитлера, ибо он, Эйцлер, теперь на каждом докладе умоляет фюрера вывести войска из окружения… «Так в истории и будет записано… Но история не кончается сталинградским окружением», — подумал Эйцлер, и ему захотелось сказать об этом фон Штейцу, чтобы воодушевить его перед докладом.

— Танки генерала Гота, как вы, очевидно, знаете, отброшены. Русские продвигаются к Ростову. Вы обязаны сказать фюреру всю правду. Полковник, в ваших руках судьба шестой армии. Я вас вооружу фактами. — Он недоговорил — открылась дверь, и на пороге вырос незнакомый фон Штейцу генерал.

— Господа, прошу в зал. Фюрер прибыл…

Подковообразный, с низким потолком зал был заполнен офицерами и генералами ставки. Фон Штейц занял место в пятом ряду, напротив него на помосте возвышался столик, накрытый черным сукном. Справа и слева от фон Штейца сидели офицеры войск СС. Он повел глазами вдоль рядов: та же картина — один генерал, два эсэсовца.

Все молчали, ожидая появления Гитлера. Мысль о том, что сейчас он увидит фюрера, услышит его голос, полностью завладела фон Штейцем. Он сидел не шевелясь и так увлекся воображаемыми картинками, что не заметил, как открылась боковая дверь. Генералы вскочили и хором гаркнули:

— Хайль Гитлер!

Фон Штейц даже не успел подняться, как Гитлер слабым стариковским жестом дал понять, чтобы все сели. Но сам не сел, продолжал стоять, чуть сгорбленный и расслабленный. Глаза его были устремлены в зал, рот перекошен. «Мой фюрер, неужто это ты?!» — чуть не вырвалось у фон Штейца, и жалость к Гитлеру сдавила ему грудь. Но тут фюрер вмиг преобразился: он поднял голову, откинул резким жестом челку и заговорил:

— Господа, я собрал вас сюда, чтобы изложить свои требования к шестой армии Паулюса. Но прежде я хочу услышать мнение Эйцлера. — Он сел, скрестив руки на груди, и устремил глаза в потолок.

Эйцлер охарактеризовал обстановку, рассказал о неудаче деблокировать танками генерала Гота 6-ю армию. Гитлер хмуро молчал. Но вдруг его глаза вспыхнули, он вскочил:

— Шестая армия останется там, где она сражается сейчас!

Эйцлер, помолчав немного, продолжал:

— Необходимо отдать приказ Паулюсу выйти из окружения…

Гитлер снова его перебил:

— Это гарнизон крепости, а задача крепостных войск — выдержать осаду. Если нужно, они будут находиться там всю зиму, и я деблокирую их во время весеннего наступления.

Эйцлер, склонив голову, мягко настаивал:

— Мой фюрер! Шестая армия теперь в глубоком тылу русских, снабжать армию просто невозможно. По вашему приказанию я вызвал полковника фон Штейца!

В зале наступила тишина. Эйцлер знал, что фон Штейц — этот выскочка и краснобай, за краснобайство и полюбился Гитлеру — обязательно поддержит фюрера, укрепит его в ошибочном мнении, а это значит — симпатии многих генералов окажутся на стороне Эйцлера и он выйдет чистеньким из этой щекотливой ситуации.

Фон Штейц встал, постукивая костылями, вышел вперед. На лице Гитлера появилось сострадание:

— Говорите, полковник.

— Мой фюрер!.. Не уходите с Волги! — Фон Штейц пошатнулся, из рук его выпали костыли. Падая, он увидел, как Гитлер резко и торжественно вскинул голову. — Мой фюрер!.. — пытался продолжать фон Штейц, но чьи-то крепкие руки подхватили его и вынесли из зала.

Фон Штейц пришел в себя в кабинете Эйцлера. Генерал-полковник сидел в кресле и тупо смотрел в потолок. Когда врачи, суетившиеся около фон Штейца, покинули кабинет, Эйцлер сказал:

— Фюрер наградил вас Железным крестом, а меня… отправкой на фронт… Мне поручили доставить вас в госпиталь. Самолет готов, сможете вы лететь?

— Да, господин генерал-полковник, я готов…

Раны заживали медленно, их дважды вскрывали, вновь зашивали, и фон Штейцу иногда казалось: наступит день — и ему ампутируют ноги. И тогда коробочка с тринадцатью осколками потеряет всякий смысл — коротышку не пошлют на фронт, — будет он всю жизнь прыгать на протезах, позвякивая крестами как стреноженная лошадь колокольчиками… Врачи угрюмо и молча колдовали над ним, пугливо посматривая друг на друга. Только Марта была по-прежнему верна себе. Как вихрь врывалась она в палату, выстреливая очередями: «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Фюрер направил солдатам шестой армии ордена. Эрхард, ты представляешь, сколько новых героев будет в Германии!»

Марту не огорчил даже траур, объявленный вскоре Гитлером в память погибших на Волге. Она продолжала восторгаться: «Фюрер сказал: «Мы создадим новую шестую армию. Смерть предателю Паулюсу! Арийцы непобедимы!..»

— Марта, ты помогла мне стать на ноги, — сказал фон Штейц, когда ему наконец сняли повязки. — Ты сама не знаешь, какая ты замечательная девушка. В моих глазах ты — настоящий герой.

В то утро он пил кофе, просматривал газеты. Сводки с Восточного фронта утверждали, что там наступила стабильность. Тревогой дышали сообщения из Африки. «Армии Роммеля и Арнима испытывают сильное давление англичан», «В правительстве Муссолини наступил кризис». Это были неприятные вести, и он невольно подумал: «Черт побери, почему все так туманно?» Ему хотелось ясности, а ее в газетах не было — все вокруг да около. Он скомкал газеты и швырнул в урну…

Дверь палаты открылась, по вместо ожидаемой Марты он увидел генерал-полковника Эйцлера.

— Хайль Гитлер! — поднял руку Эйцлер.

— Хайль! — ответил фон Штейц.

— Рад вас видеть снова здоровым… — сказал Эйцлер, садясь в кресло.

Оказывается, бывший советник Гитлера перед новым назначением — куда его пошлют, он точно еще не знает — получил недельный отпуск, чтобы подлечить не в меру расшатавшиеся нервы. Узнав, что фон Штейц еще здесь, сразу заглянул к герою павшей крепости. Эйцлер говорил скупо, с хрипотцой в голосе, что-то недосказывал, чем-то был недоволен.

«Старый хрен, прошляпил Сталинград!» — со злостью подумал фон Штейц. Здесь, в госпитале, он много думал о поражении на Волге, думал и взвешивал и все больше склонялся к тому, что во всем виноваты генштабисты, планирующие операции, и в первую очередь Эйцлер, умолявший фюрера вывести 6-ю армию из волжского котла.

— Почему в газетах много тумана? Непонятно положение армии в Африке! — раздраженно сказал фон Штейц.

Эйцлер крутил в руках сигарету, взглянул исподлобья.

— Наши дела там неважные. Катастрофа неизбежна, — промолвил он хмуро.

— Катастрофа? — удивился фон Штейц. — Я верю фюреру, этого не может быть!

Эйцлер встал.

— Я тоже верю в нашего вождя Адольфа Гитлера, и, может быть, больше, чем вы, Штейц. Но это вовсе не значит, что мы, немецкие генералы, не должны реально взвешивать факты. Генерал-фельдмаршал Роммель оказался не на высоте, он не сумел правильно оценить оборонительные возможности противника и поплатился. Кто за него обязан был предвидеть? Он, именно он! Теперь над немецкими и итальянскими солдатами нависла угроза плена. Правительство Италии заколебалось. История не простит нам, немецким генералам, таких ошибок… Любить фюрера и великую Германию — это значит уметь побеждать своих врагов! — воскликнул Эйцлер и направился к двери, но вдруг остановился и, повернувшись, сказал: — Фюрер вводит в войсках должность офицера национал-социалистского воспитания войск. Это по вашей части… Я помню, вы в академии считались лучшим оратором. Ваш покойный отец не раз выставлял перед Гитлером эту сторону вашего таланта. Ждите нового назначения, фон Штейц…