Кто знает, сколько времени шла подлодка параллельно барже, не приближаясь к ней и не удаляясь! Грибанову это время показалось вечностью. «Что за чертовщина! — подумал он наконец. — Или они боятся вступить в открытый бой? А может быть, вызвали эсминец с острова? Ну, я живым не сдамся!»

Во второй половине дня он услышал гул в небе. Так вот в чем дело, подлодка вызвала самолеты! Их два, с красными кругами на плоскостях — японские истребители.

Грибанов приказал Кэ Сун-ю приготовить пулемет и патроны, а сам, закрыв дверь шкиперской рубки на крючок, стал наблюдать за самолетами. Когда пулемет был установлен сбоку рубки, Грибанов крикнул шкиперу, чтобы тот вел баржу зигзагами, и стал приспосабливаться к стрельбе из пулемета. Самолеты прошли над баржей к западу, развернулись и стали снижаться. Вот они зашли по курсу баржи, и тотчас заработали пулеметы. Струи трассирующих пуль хлестнули по морю впереди баржи, и в ответ такие же потянулись к переднему истребителю. Самолет резко взмыл кверху и, сделав там боевой разворот, видимо готовился пикировать. Но и Грибанов не дремал. Он быстро сменил магазин и снова изготовился к стрельбе. О подлодке он забыл и делал все с завидным хладнокровием.

Самолет и в самом деле пошел в пике на баржу, осыпая ее короткими очередями трассирующих пуль. Трудно сказать, был ли самурайский пилот отчаянным асом или отнесся к своему противнику слишком беспечно, но он пикировал почти до бреющего полета. Все это время, как казалось Грибанову, самолет сидел на мушке его пулемета. Грибанов жал на гашетку и удивлялся: почему же его пули не поражают стервятника? В ушах у него звенело от пулеметного треска. Когда самолет, взмыв кверху, соскочил с мушки, Грибанов разглядел позади его струйку дыма… Она становилась все длиннее и гуще! Самолет уже больше не разворачивался. Он уходил на восток. Шлейф дыма делался все чернее и шире и вдруг, переломился, смешался. Самолет вспыхнул и упал в море. Дым еще долго таял над тем местом, где нашел свой бесславный конец самурай. Второй самолет, покружившись над местом гибели, улетел и потерялся из виду.

Увлекшись боем, Грибанов не видел, что делалось у него за спиной на барже, а когда посмотрел, то отшатнулся. У стенки баржи лежал в луже крови солдат-японец, а рядом с ним Кэ Сун-ю перевязывал плечо Гао Цзиню. Грибанов подошел. Солдат был мертв, у Гао Цзи-ня тяжелое ранение: четыре пули прострочили ему левое плечо, раздробив лопатку.

Не успел Грибанов узнать, что тут произошло, как услышал крик Комадзава. Тот показывал рукой на север. Грибанов посмотрел туда и обомлел: подводная лодка всплыла и идет наперерез курсу баржи. Что делать? Майор снова кинулся к пулемету. «Бить каждого, кто высунется из боевой рубки», — думал при этом Грибанов.

Удобно, примостившись, он зарядил пулемет и стал рассматривать подводную лодку в бинокль. Сначала ему показалось, что у него рябит в глазах: иероглиф на носу подлодки похож почему-то на русскую букву «щ». Протер глаза, поглядел снова. Черт побери, так оно и есть! Буква «щ» теперь ясно видна. «Щука»! Наша, советская! И номер рядом. У Грибанова закружилась голова. Он внимательно осматривал каждую линию силуэта подлодки. Да, да, советская. Из боевой рубки высовываются головы в кожаных шлемах.

— Братки, родные! — зашептал ослабевший от счастья разведчик.

А подводная лодка быстро шла наперерез барже.

— Заглушить мотор! — крикнул Грибанов шкиперу. Баржа остановилась. Грибанов снял китель и начал размахивать им над головой. Подводная лодка тоже остановилась. Там появился над боевой рубкой сигнальщик и стал махать флажками. «Кто такие? — прочел Грибанов. — Что за судно?» Грибанов в мгновение ока сбросил с ног японские дзикатаби, и они замелькали в воздухе, выписывая знаками: «Майор Грибанов, бегу из японского плена, прошу помощи».

Подводная лодка медленно двинулась к барже. Не дойдя метров десять, она отработала винтами задний ход и остановилась, блестя под солнцем мокрой палубой. В рубке два пулемета, дула направлены на баржу.

— Кто здесь майор Грибанов? — крикнул сумрачный чернявый молодой человек из рубки. Он снял шлем, и ветер трепал его красивую шевелюру.

— Я майор Грибанов!

— Кто еще есть с вами?

Грибанов объяснил.

— Да тут целый интернационал, — подобревшим голосом проговорил сумрачный молодой человек. — Оружие сложить, всем стоять на месте с поднятыми руками.

Скоро надувная резиновая лодка перевезла всех с баржи на подлодку. Документов у Грибанова никаких. Долго объяснялись. Чернявый и про Грибанова слышал, про «Путятина» знает, но…

— Вы знаете, что мы в состоянии войны с Японией?

— Да ну! И давно?

— Шестые сутки. Пока мы вынуждены изолировать вас. Пусть командование разбирается…

Над морем — кромешная темь. Вытяни впереди себя руку и не увидишь ладони — до того темно. Плотный, туман лег на воду. И тишина. Можно подумать, что в этом затянутом непроглядной чернотой мире, где теряются привычные представления о расстоянии и времени, — пустота.

В полуосвещенной штурманской рубке флагманского корабля склонились головы над мутным, как илистая вода, экраном радиолокатора. По экрану, в паутине градусной сетки, — россыпь золотых зерен. Это десантные суда, транспорты и малые «морские охотники». Если вглядеться в экран попристальней, то можно заметить, что зерна образуют цепочки. Это строй. Из цепочки иногда вылезет в сторону какое-нибудь зернышко, и тогда в эфир летит монотонный писк морзянки: «Грицака, Грицака, два градуса вправо, два градуса вправо. Вы поняли? Прием, прием». И зернышки послушно становится на прежнее свое место в цепочке. И в рубке снова тишина только иногда кто-нибудь приглушенно кашляет.

А между тем приближаются решающие минуты. Но об этом можно догадаться разве лишь по особой, какой-то натянутой тишине. Великая минута приближается. У края экрана в градусную сетку вползает лохматая туманная глыба — берег острова Минами. Глыба все больше надвигается на экран, подминая под себя тонкие линии паутины сетки. Но проходит еще немало томительных минут, пока глыба заняла всю верхнюю часть экрана. Рельефно обозначается дугообразная вогнутая линия — залив Северный.

Золотые зернышки помельче песчинки — остались позади. Вдоль дугообразной линии вытянулась цепочка зерен покрупнее — это десантные суда. Командующий встал и сказал решительно:

— Пора, товарищи! — И громче: — Радист, слово «Сокол» — в эфир!

И морзянка, словно птичка, выпущенная на волю, радостно, возбужденно запела: «Пи-пи-пи-пи» — «Сокол, Сокол, Сокол…» Золотые зерна на экране развернулись фронтом к темной глыбе и двинулись к дугообразной линии залива.

Невозможно передать словами, как томительны минуты перед боем. Тем более они томительны для морских десантников. Впереди ночь, неизвестный берег и враг…

Рота Суздальцева спешно строилась по два. Тревожные звонки громкого боя заглушают голоса, топот ног и лязг оружия. Но вот звонки прекратились, отчетливо слышится гул машин, работающих на больших оборотах. И — громкая команда:

— Надеть спасательные пояса! Примкнуть диски к автоматам, закрепить гранаты!

Крупным шагом Суздальцев идет к сходням. Там уже скрипят тросы. За командиром роты — связные Кривцов, Зенков и комсорг Федя Вальков.

— Федя, будешь регулировать движение на правой сходне, ты, Кривцов, — на левой, а ты, Зенков, прыгаешь со мной.

Вдруг — удар, звон стекла, лязг железа, крики…

— Сели на риф! — кричит вахтенный.

Но и без того уже всем ясно, что в кромешной темноте судно село на камень. Суздальцев яростно ругается, потом отдает команду:

— Все по местам! Изготовиться! За мной — пошел!

Он прыгает одним махом с Зенковым. Вода пронизывающе холодная. И нет дна. Видимо, до берега еще не близко.

— За мной! — выплевывая горько-соленую воду, кричит Суздальцев. — Следить друг за другом, помогать слабым!