— Да, я знаю о том, что пароход подобрал большую группу китайцев, — сказал Грибанов переводчику. — Но сколько их было, откуда они взялись, мне ничего не известно. Кажется, были среди них и два японца, — соврал на всякий случай Грибанов, — но кто они и откуда, я также не знаю, потому что слышал о них на пароходе, но не видел их в лицо.

— По данным наших патрулей, — снова заговорил Кувахара, — а также по показаниям соотечественников господина Чеботина, их пароход потоплен американской подводной лодкой. Видел ли господин Чеботин эту подводную лодку? И сможет ли он подписать акт, составленный японскими властями? Это необходимо для того, чтобы предупредить возможное недоразумение в отношениях между Россией и Японией, так как американские разбойники совершили этот пиратский акт в наших территориальных водах. Чтобы предупредить нежелательный конфликт между нашими странами, мы должны действовать сообща. Поэтому я и прошу подписать акт о том, что советский пароход потоплен американской подводной лодкой.

«Ага, боишься!» — со злорадством подумал Грибанов. Выслушав очень длинный, но, как всегда, точный перевод, он склонил голову, развел руками, делая вид, что недоумевает.

— Я думаю, — сказал он Хаттори, — что господину японскому офицеру должно быть понятно, как трудно узнать темной ночью подводную лодку, которая к тому же находится на большом расстоянии. Разумеется, я не знаю, чья это была подводная лодка. По этой же причине я не могу подписать и акта. А вдруг это английская, а может быть и немецкая бродячая подводная лодка?

Подполковник Кувахара долго и внимательно смотрел на Грибанова. В темных проницательных глазах его советский разведчик видел скрытую и напряженную работу мысли и вместе с тем закипающую злость. Решительно положив руки на стол, он взял карандаш и быстро заговорил, постукивая карандашом по столу.

— Переведите господину Чеботину, что я недоволен ни одним из его ответов. Я прошу его подумать об этом. Объясните ему, что такие нелояльные ответы приведут только к тому, что он долго не сможет попасть на родину. Во всяком случае до тех пор, пока японское командование не получит достаточно четких и ясных ответов на поставленные мной вопросы. И напомните господину Чеботину, что он и его друзья задержаны на японской территории, а это значит, что японские власти имеют все права обращаться с ними не как со спасенными, а как со шпионами, проникшими с враждебными целями на территорию суверенного государства.

Когда Хаттори перевел это заявление Кувахара, тот встал и решительно стукнул по столу карандашом.

— Я больше не имею вопросов.

Грибанова увели, но не в здание офицерского собрания, а в жандармерию. Там его поместили в одиночном карцере и дверь закрыли на засов.

Следующим вызвали на допрос Воронкова. Журналист забеспокоился, не встретив Грибанова ни по пути, ни в кабинете подполковника Кувахара. Он начинал нервничать.

— Скажите, а куда делся наш товарищ Чеботин? — спросил он переводчика, когда его усадили против Кувахара.

— Это мне неизвестно, — сухо и лаконично ответил Хаттори.

Вопросы Воронкову задавались по сути те же, что и Грибанову, и ответы его были в основном такими же. Отличались они, может быть, лишь тем, что Воронков вел себя более беспокойно, чем Грибанов. А когда подполковник Кувахара пригрозил, что он будет квалифицировать русских как шпионов, «проникших с враждебными целями на территорию суверенного государства», Воронков не сдержался, с негодованием посмотрел на Кувахара и с горячностью сказал переводчику:

— Переведите этому господину: такого отношения лично я не ожидал. Что бы вы ни делали со мной, я никогда не подпишу акта о том, чего не видел и чего не знаю. Больше я ничего не имею прибавить.

Воронкова увели обратно в здание офицерского собрания, но поместили не в прежнюю комнату, а напротив, через коридорчик, в котором находились два жандарма.

Борилка, которого привели к подполковнику Кувахара после Воронкова, был немногословен и полностью безразличен ко всему, что происходило вокруг него. Боцман не скрывал ни фамилии своей, ни места работы, ни должности.

— Поскольку этот господин был боцманом погибшего парохода, он должен знать все подробности о китайцах, — говорил Кувахара переводчику. — Скажите ему: я прошу описать подробно, кто как выглядел и как выглядели японцы.

Выслушав перевод, Борилка в раздумье развел руками:

— Ну как я могу их описать? Оборванные, худые, еле держались на ногах. А японцы сытые, хорошо одетые. Вот и все.

Борилка отлично помнил, что ни одного японца среди китайцев не было, но, подумал он, тут, кажется, лучше сказать то, чего не было.

Кувахара, видимо, это почувствовал и предложил переводчику:

— Спросите: сколько было японцев?

— Чего не знаю, того не знаю, не считал.

— О каких он японцах говорит? — возмутился Кувахара.

— А о каких спрашивает господин офицер? — вопросом на вопрос ответил Борилка.

— Переведите: я накажу его, если он будет так мне отвечать.

— Воля ваша, — безразлично сказал Борилка переводчику, выслушав угрозу.

— Я еще раз спрашиваю: сколько было японцев и как они выглядели?

— Ну, сколько же можно отвечать! — с удивлением посмотрел Борилка на Хаттори. — Сколько было — не считал, как выглядели — хорошо.

— Сколько им на вид было лет?

— Всякие были, но в темноте нельзя определить. Были вроде пожилые и вроде молодые…

— Черт побери, да спросите его наконец, сколько их было?

— Не считал, понимаете русское слово, не считал.

Опасаясь, что эти шутки могут ему дорого обойтись, Борилка сказал переводчику:

— Так думаю: человек пять было, а может восемь.

— Спросите, почему же майор Грибанов говорил о двух японцах?

— Я не понимаю, о каком майоре Грибанове говорит господин офицер, — в недоумении поднял брови Борилка.

— Тот, кого я вызывал первым.

— Господин офицер имеет в виду шкипера Чеботина?

— Это в конце концов не имеет значения, пусть будет Чеботин. Он говорил о двух японцах-офицерах. Его слова подтвердил господин Сухоруков.

— Не знаю, может быть, офицеров и в самом деле было два, я на это не обратил внимания…

И проницательный Кувахара понял, что снова попал впросак.

— Спросите у этого дурака, — сказал он переводчику, — что он может сказать о подводной лодке, которая потопила их пароход?

Выслушав вопрос, Борилка снова развел руками:

— А что о ней сказать? Подводная лодка как подводная лодка. Ахнула нас — и пароход ко дну.

— Чья она? — тихо спросил подполковник.

— А черт ее батьку знает, — равнодушно ответил Борилка. — В темноте разве разглядишь?

Выслушав разъяснение Кувахара, что подводная лодка была американской и что это подтверждено русскими уже отправленными в советское посольство в Токио, Борилка безразлично сказал:

— Раз вам известно, что американская, стало быть американская. Я же не видал ее. Вам лучше знать.

Но подписать акт решительно отказался.

— Как же я могу? А вдруг она не американская? Мировой скандал!

— Объясните ему, — с мягкой улыбкой проговорил подполковник, — что десять русских уже подписали акт и благодаря этому уже отправлены в Токио и, может быть, уже на родину выехали.

— Ну что ж, — сказал Борилка, — значит, они видели. А я не видел. Да и то сказать: если десять человек подписали, удостоверили, зачем же мне подписывать человеку, который не видел лодку?

Борилку отправили в то помещение, куда отвели Воронкова.

— Не то дурак, не то хитрец, не поймешь, — отплевываясь, говорил Кувахара, когда за боцманом закрылась дверь.

И вот в кабинете Стульбицкий. Красновато-бурая жесткая бороденка его заметно вздрагивает, тонкие жилистые пальцы трясутся, и он все время прячет их. На выпуклом широком лбу — легкая испарина.

— Профессия? Ученый-географ. Да, из Москвы. Направлялся на Камчатку с заданием Академии наук. Ученые труды? Да, имею девять печатных работ. Две находятся в ведомствах. О чем? Могу охарактеризовать… Которые в ведомствах? Те являются государственной тайной. Нет, нет, о них я ничего вам не скажу, и не спрашивайте об этом, я дал подписку о неразглашении тайны.