Подполковник Кувахара вернулся к себе в кабинет удрученный: он не знал, с чего начать. Звонок телефона, как и в тот раз, заставил его вздрогнуть. Нервы явно шалили. В трубке — радостный голос капитана второго ранга Такахаси:

— Приятная весть! Только что получена радиограмма с подводной лодки девять, сбежавшие на шлюпке русские обнаружены на острове Сивучьем. Прошу доложить господину командующему и выделить отряд кемпейтай для десанта…

— Благодарю! — Кувахара просиял. — Готовьте эсминец.

Через полчаса эсминец с десантом вышел из бухты Мисима и лег курсом на северо-восток.

Нет, он действительно баловень судьбы! Заложив руки в карманы галифе, подполковник Кувахара, маленький, подвижной, самодовольный, ходил по просторному кабинету. Он снова был полон энергии. Мысли его сделались четкими, ясными, воля пружинила мышцы, звала к действию. Нет, он не будет писать объяснение до тех пор, пока не привезут этих русских. По крайней мере, он узнает от них о двух вещах: попали ли на пароход Тиба и Фуная, а если нет, то есть ли у русских карта укрепрайона, знают ли они о существовании и характере укреплений на Северном плато.

Телефонный звонок снова прервал его размышления. На этот раз подполковник Кувахара снял трубку спокойно. Командующий гарнизоном вызывал его к себе в штаб-квартиру. Через полчаса Кувахара уже был там.

Генерал был в хорошем расположении духа. Как и ожидал подполковник, генерал вызвал его для разговора по поводу русских.

— Нам необходимо выработать определенную тактику обращения с ними, — сказал он, пригласив Кувахара сесть. — Мы не должны вызвать у них подозрения насчет того, что они наши пленники. Состояние нейтралитета с Россией обязывает нас обращаться с ними, как положено в таких случаях: и не враждебно и не дружественно. Но вместе с тем вам, очевидно, понятно, что мы не выпустим их отсюда живыми, поскольку они соприкасались с военнопленными и знают секрет наших фортификаций. Для того, чтобы вызвать их на откровенный разговор, мы должны подготовить для них убедительную версию насчет потопления их парохода. На мой взгляд, она должна содержать в себе следующие основные мысли. Первая: нами уже была подобрана одна партия спасшихся с их парохода. Вчера она отправлена в Токио для передачи советскому посольству и отправки на родину. Вторая мысль: по данным наших морских патрулей, подтвержденным также спасенными с «Путятина», пароходе потоплен американской подводной лодкой — об этом мы уже договорились с ваши в прошлый раз. Третья мысль: по данным их соотечественников, отправленных в Токио, пароход подобрал на море китайцев, сбежавших из нашего плена. Русские должны сообщить, сколько их было, как выглядели два японца-офицера, о которых сообщали русские, отправленные в Токио. И последняя мысль: они должны подписать акт о потоплении русского парохода американской подводной лодкой. Попутно необходимо выяснить, куда и с каким грузом шел пароход, кто из видных советских работников или военных был на нем. Прошу изложить ваше мнение.

— Хай, имею два вопроса: какие меры принуждения считает господин командующий возможными на случай если русские откажутся отвечать и подписать акт? Второй: каким образом мы должны ликвидировать их, когда исчезнет в них необходимость?

— Для начала любые меры, кроме физической силы. Необходимо поставить их в такие условия, при которых бы они стремились быстрее выехать в Токио, что означает быстрее выполнить наши требования. Пытка, как крайняя мера, должна быть применена после того, как иными средствами нельзя будет заставить… Второй вопрос едва ли должен нас занимать: нас ничто не может ограничить в средствах ликвидации их. Во всяком случае, они должны исчезнуть бесследно.

Эти слова генерал-майор Цуцуми сказал с таким равнодушием, как если бы речь шла даже не о людях, а а ничего не значащих вещах.

— Да, кстати, — продолжал он, — все разговоры с ними будете вести только вы и только через посредство вашего переводчика. Вы не должны обнаруживать знание русского языка. Подберите для них такое помещение, которое бы позволило вести подслушивание их разговоров. Охрану будет нести кемпейтай.

Вернувшись к себе в штаб, подполковник Кувахара до глубокой ночи пробыл в уединении. Он встал из-за стола после того, как во всех деталях разработал несколько вариантов плана разговоров с русскими. Перед уходом на покой он позвонил дежурному по штабу.

— Есть ли сообщение с эсминца? — спросил он.

— Хай, только что получена радиограмма. Операция закончена успешно, эсминец возвращается на базу. Будет здесь в седьмом часу утра. Куда прикажете поместить русских?

— Временно подержите в дежурной комнате жандармерии. В восемь утра я буду там.

…Утром моросил дождь — мелкий, холодный, унылый. Мутно-сизые тучи закрывали вулкан, горы, долину Туманов. Поселок базы, берега бухты, завешенные сеткой дождя, казались серыми, скучными.

Эсминец ошвартовался у дальнего конца главного пирса. Сначала с него сошла полурота жандармов, одетых в зеленые легкие плащи. Они сразу построились колонной и шли по пирсу, как победители, энергичным четким шагом, с гордо поднятыми головами. Некоторое время спустя по трапу сошли на пирс семеро пестро одетых европейцев, окруженных десятью жандармами. Впереди, осторожно поддерживая под руки Андронникову, шли майор Грибанов и капитан Воронков. Оба они были без погон, с непокрытыми головами, на ногах — онучи из парусины, обвязанные веревками. Следом Борилка и сержант Кэбот вели под руки Стульбицкого. Шествие замыкал в своем живописном одеянии капитан Брич. Он шел устало, с понуро опущенной головой.

От пирса начинался песчаный берег. Он был открытый, за ним лежала четырехугольная площадь-плац. Прямо по ту сторону плаца возвышалось дощатое здание штаба с башенкой диспетчерской службы на крыше. Влево, по широкой прибрежной полосе, между морем и отвесным обрывом, уходил поселок военно-морской базы: казармы, склады, офицерские особняки. Вправо стоял ряд складских помещений за которыми начинались дюны и заросли кустарника, уходящие в долину Туманов. Туда от плаца направлялась широкая гравированная дорога.

Все, кто был в это время на плацу, — редкие прохожие, офицеры и солдаты, одна небольшая колонна, подходившая к пирсу, — все невольно обратили внимание на европейцев, как на редкую невидаль. Те, кто посмелее из прохожих, останавливались и даже подходили к пленным. Особенно жадно рассматривал их один солдат в колонне, только что подошедшей к пирсу. То был рядовой Комадзава. В четверых, одетых по форме, кроме Стульбицкого, он сразу узнал русских.

Пленников привели в помещение жандармерии — небольшое низенькое здание. Вскоре сюда явился Хаттори, вызванный дежурным по штабу. Они пришли сюда вместе.

— Я переводчик русского языка, — с сильным японским акцентом представился Хаттори и слегка поклонился, обращаясь к майору Грибанову. Он впервые в жизни говорил с советскими русскими. — Вам придется немного ждать старшего начариника. Какие у вас есть жаробы и просибы?

— Благодарю, — холодно молвил Грибанов. — У нас есть две просьбы. Первая: положить на что-нибудь больных, — он указал на Андронникову и Стульбицкого, сидевших на скрипучих табуретках. — Желательно сделать им перевязку. Вторая просьба: дать нам горячего чаю. Желательно с сахаром. Мы целые сутки не ели горячего.

— У них двое раненых, — озабоченно сказал Хаттори дежурному по штабу. — Они просят, чтобы их где-нибудь здесь пока положили и сделали перевязки. И чаю с сахаром просят. По-видимому, надо дать указание дежурному жандармерии, чтобы все это было сделано. Я правильно предлагаю?

— Хорошо, подумаю, — процедил сквозь зубы скуластый поручик Гото, высокомерно осматривавший богатырскую фигуру майора Грибанова (Гото был почти наполовину меньше Грибанова). Подумав, он добавил: — Дождемся господина подполковника. Он не давал приказания кормить их. Не отвечайте, если будут что-нибудь спрашивать.

С этими словами он вышел, приказав начальнику охраны зорко наблюдать за пленниками.