Теперь можно и выстрелить, услышат в комендатуре. Он нажал на спуск раз, второй… Горячим шибануло над головой: бах-ха-ха. Он еще раз выстрелил. Поторопил Дика:
— Вперед, вперед!
Через минуту, другую — стоп: крутой берег реки. Собака рванула в сторону, и он побежал за ней. Метров через сто закружил Дик, заметался то к реке, то от реки.
— Дик, след! Ищи!
След пропал. Мокрая от росы трава выпрямилась на солнце.
— Дик, след! Сле-е-ед! — закричал Туров, встревоженный беспомощностью собаки. Это как будто повлияло на Дика, он потянул к реке.
Значит, след там, за рекой. Но кто рискнет в такую чащобу идти, из нее знающему место и то трудно выбраться — непроходимый сплошняк. Пересекая в низовьях речку, лес тянулся к самой границе кудлатым овалом. Туров поколебался некоторое время и прыгнул с обрыва, поплыл к противоположному берегу. Вслед за ним рванулся и Дик.
Вот и берег. Десять саженей лужок, и сразу темная лохматая гора леса, молчаливая и таинственная. Дик шумно потянул носом и махнул с места громадным прыжком. Потом остановился, припал животом к земле. Туров приготовил пистолет, ползком приблизился к собаке.
— Что случилось?
Дик ждал команду, тело его чуть подрагивало. Туров охватил взглядом местность, ничего не заметил.
— Ищи!
Это был платок, мокрый, измятый. Туров рассматривал его как диковинку, хотя сразу опознал. Алешка и раньше давал его Сашко, чтобы та «не огнилась» в играх. Она охотно покрывала им свою голову и спрашивала: «Теперь я не похожа на подсолнух и не демаскалуюсь?»
«Эх ты, Алешка, Алешка, выдумщик великий. Хороший ты парень, да немножечко чересчур берешь».
— А-а, го-го…
Прислушался. В ответ глухое, шепотливое эхо.
— О-о, го-го…
Молчание, придавленная глухота.
В чащобу почти не проникает свет. Деревья переплелись, сквозь них нелегко пробраться. Возле высокой сосны, куда привел Дик, опять обнаружил отпечатки ног и Алешки, и Сашко, а рядом с ними след тех же ног в обуви сорок второго размера.
— Дик, что за чудо — не прилетели же ребята сюда по воздуху?
Даже посмотрел наверх: из-за ветвей небо не видно. Но все же как могло случиться — шел один человек и вдруг три следа?
— О-о, го-го-го-о-о-о! — вновь закричал Туров.
В ответ немота — придавленная, глухая. Далеко, значит, ушли, голос до них не долетит. Надо спешить. Он поторопил Дика и заметил: бока у собаки опали, и не та уже прыть, поводок не натягивается. Устал Дик — годы не те, и покормить нечем. Да и сам Туров не лучше — темно в глазах, земля качается под ногами.
Туров, держись! Туров, не сдавайся!
Впереди виднелось взгорье. С ходу подъем не одолели. Собственно, первым сдал Туров — ноги ослабли, подломились, и он чуть не сполз вниз. Дик придержал, ухватившись зубами за ремень. Когда укрепился подле коряги, переждал с минуту, лбом ткнулся в собачью морду. Спасибо, дружище!
Дик ощерился, чисто по-собачьи, как всегда, когда разговаривал с ним Туров, — во всю пасть… И тут же навострил уши, поднял голову. Туров шепотом, в самое ухо: Алешка! Слово, знакомое Дику. Вскочил и разом одолел кручу. Теперь Турову легче вскарабкаться. Пес уперся лапами и ждал, пока Туров не оказался рядом.
— Алешка! Ищи!
Дик поводил мордой и потянул вниз, к реке. Кособоко бежит, след держит. Туров, поспевай!
16
За рекой Кайши бухнулся на землю — ноша не так уж легка. Алешка и Сашко слетели с его плеч. Сашко вскрикнула от боли…
Решение пришло там, под сосной, созрело в один миг. «Хоросо, хоросо, командир! Кайши обязательно вернется. Га-га, Василий Иванович, рука не поднимается стрелять в сына». Алешку он будет вести впереди, а если потребуется, поднимет на грудь. Девочку приторочит к спине. Пойдет в открытую. Никто не выстрелит. А уж он, Кайши, к себе не подпустит — ни человека, ни собаку, сразит первой пулей.
Сашко плакала. Алешке хотелось чем-то помочь ей. Но так, чтобы Сашко не подумала, что ему, Алешке, тоже нелегко, что и он сам страшится этого бандита и готов расплакаться. Нет, нет, Алешка не таков! Он скривил рожицу, подмигнул:
— Аля-а, аля-ля, вышла кошка за кота…
— Мне нисколечко не страшно, Алеша. Я просто есть хочу. — Она смотрит на лежащего вниз лицом бандюгу. Алешка понимает: Сашко, наверное, просто храбрится, но и то хорошо.
Кайши перевернулся на спину, разбросал длинные руки, склонил голову и смотрит на ребят, прикидывая, как будет переходить границу. На виду у пограничников. Закричит ли Алешка? Надо, чтобы закричал: «Товарищи! Я сын Василия Ивановича. Не стреляйте!»
— Ты будешь кричать по моему приказу.
Алешка делает вид, что ничего не слышит, подмаргивает Сашко:
— Вот так, и не хнычь!
— А я уже не плачу.
— Ты молодец, Сашко!
Кайши прыжком к Алешке. Сашко зажмурилась, услышала удар. Не видела, как Алешка выплюнул зуб. Открыла глаза: у Алешки из угла рта тянется красная ленточка. Это же кровь!
— Алешка!..
А он усмехнулся и глазенками в лицо Кайши:
— Аля-ля, аля-ля. А ты фашист!
«Мошка. Козявка». Замахнулся, но не ударил. Скривил тонкие губы и бряк на землю как подрубленный. «Мошка — одного удара хватит». Вытащил тюбик спирта — и в рот. «Фашист»…
Нет, ничем не вытеснишь это слово, засело в голове… И опять тут Харза представился: стоит у обрыва. «Зря все это затеяли. Сегодня ты меня, а завтра кто-то тебя по башке прикладом. Отпусти, век не забуду». А командир из-за угла казармы наблюдает. Не один, конечно, с Розбин-Лобиным. Проверка на преданность.
Свой своего — бац! И нет этому конца.
Кайши поднялся весь черный, будто обгорелый. Схватил Сашко — и за спину, как переметную суму. Алешку поставил впереди себя и ткнул в спину пистолетом — пошел!
17
Тимошин примчался утром. И прямо с порога:
— Пригрел змею! Пограничного волка овца вокруг копыта обвела.
Достал из портфеля фотокарточку. Добрыня узнал сразу. Вот оно как может случиться! Наша — ваша… Подлеца учили почти бесплатно, лекции читали лучшие профессора. А ты, гад, чем платишь?!
— Кайши прошел специальную школу, — продолжал Тимошин.
Добрыня — дитя границы. Врагов он видел всяких… О, за двадцать пять лет — что уж говорить — с кем только не встречался лицом к лицу! А вот такого, чтобы «ваша — наша», не встречал. Все в нем вдруг похолодело, и он с дрожью в голосе выкрикнул:
— Не сам же он, а кто-то его повернул против нас!
Тимошин карточку в портфель — и тоже:
— Да, перевернул. Лицом вниз, а затылком к свету.
Сердце отошло, дрожь утихла. С минуту Добрыня сидел молча, еще одетый в маскхалат. В поиск брошены дополнительные группы. Следов на участке предостаточно. Не каждый поймет, отличит. Требуется опытный глаз… Тимошин упрекает:
— Фигаро здесь, Фигаро там. Плохи твои дела, Добрыня, коль не надеешься на подчиненных. Но Алешка, Алешка…
— Товарищ полковник, разрешите самому?
Тимошин налил чай, помешал ложечкой.
— Понимаю, — отхлебнул. — Кто поиском управлять будет?
— Следов много, не каждый в них разберется.
— Понимаю.
Тимошин еще отхлебнул глоток. К аппарату подошел.
— Соедините со штабом.
Чай допил. И, словно бы не он упирался, а Добрыня, сказал:
— Что же вы не идете? — Вслед добавил: — Не рискуй… сильно-то.
…Зеленое море без края и конца тянется, тянется. Мелькнет голубой глазок озера, да речушка извилистой ниткой прорежет сплошняк… И снова тянется, тянется. И будто бы кипит, пенится. Такой с самолета видится тайга. А на земле совсем иная картина — сопки, овраги, горы, реки, протоки… Лес шторит небо, кедровник, пихты и дубы. Редко встретишь поляну, да и та поросла травой в сажень ростом. В этой чаще звери — кабан, медведь, белка, колонок, рысь, а то и тигр. Вот и не рискуй…
Поначалу еще остерегался, невольно вздрагивая от треска кем-то сломанной ветки, от неожиданно сверкнувших в темноте глаз секача или тигра. А потом, потом… Какой там риск!
