– Сейчас я вас потчевать буду! – сказал погонщик, доставая ведро с кормом. Собак кормил по отдельности, чтобы не переели.

Теперь Александр видел Елизавету почти рядом.

– Ой, какая! – прошептал он. – Я такой красивой ещё не видывал!

– Девка, что надо! – сказал Юрлов. – Сноровиста, похлеще мужика! И рыбачит, и охотится. И лодкой, и упряжкой управляет не хуже тунгуса. А стать! У меня, у старого, и то глаз загорелся от такой невидали. А ты, вижу, весь зашёлся. Душу царапает!

– Да не царапает, дядя Степан, а ласкает, как волна песок.

– Если люба, то присмотрись. Годы подойдут, гляди, и в жёны возьмёшь. Не везти же невест с верховья, как Пётр Михайлович, когда своя, доморощенная, на подходе. Ты не смотри на неё исподтишка. Так человека нелегко понять. Смотри ей прямо в глаза. Они о многом скажут. Лучше пойди, помоги ей вёдра унести. В работе и узнавайте друг друга, – улыбаясь, посоветовал Степан Петрович.

Александр, превозмогая стеснение, подошёл к Елизавете:

– Здравствуй, красавица! Чай, устала вёдра таскать? Давай, подсоблю!

– Здравствуй, Александр Киприянович! Мужские руки всегда впору, воду носить. Угор-то, какой высокий! Вёдра плечи давят. Но пока справляюсь.

Александр взял вёдра и пошёл, искоса поглядывая на девицу.

– А ты почему коромысло с берега не взяла?

– Пусть лежит! Мне ведь две кадки надо наносить. Теперь, коль взялся помогать, крепись, Александр Киприянович. Ходок двадцать надо сделать! – предупредила Елизавета.

– Я бы с тобой век воду носил!

– Шутник ты, Александр Киприянович! Только водицей сыт не будешь! У нас здесь забот полно и зимой, и летом. Мужских рук не всегда впору.

– А что же ты до сих пор эти руки не присмотрела? Аль мужиков рядом нет?

– И мужиков рядом нет. И мне не ко времени. Сама справляюсь. Тяте с мамой подсобляю. Они с братьями уехали на сети. Меня на хозяйстве оставили. Надо ещё скотину накормить. А так, сама на лодку – и к тому берегу. Сети там.

Они налили две кадки воды и остановились у двери избы в растерянности. То ли прощаться, то ли ещё перекинуться словами. Первой нашлась Елизавета.

– Благодарствую за помощь, Александр Киприянович! Сладкой мне будет, теперь, казаться эта вода. Сам купец носил!

Сотников смутился и не знал, что ответить на шутку. Потом нашелся:

– Коль сладкой, то пей чай без сахару! И меня помни!

– Ладно, буду помнить! – засмеялась она. – А теперь, Александр Киприянович, кличь Степана Петровича! Обедать будем!

Александр обрадовался, что за обедом он ещё немного побудет с молодой хозяйкой.

После обеда Степан Петрович с погонщиком Никитой снова кормили собак, смазывали их дёгтем от гнуса, проверяли упряжь, а завершив, сели в лодку покурить. Молодые взяли по ведру воды и корма и отправились на поскотину. Корова с телёнком паслась в изгороди на опушке леса. Рядом с ними на длинном поводке, залёгши в тень от заплота, спала собака. Почуяв людей, вскочила, потянулась, выпрямив передние ноги, и завиляла хвостом.

– Ах ты, соня, а не сторож! Медведь придёт, а ты и не услышишь! – укоряла хозяйка. – А к корму лезешь, лежебока! Вот зимой, набегаешься в упряжке, лентяйка!

Она вывалила корм в деревянное корытце, напоила корову с телёнком и закрыла ворота изгороди.

– А кто здесь ещё коров держит? – спросил Александр.

– Ещё двое хозяев. У них свои поскотины. Сено косим в позаречьи, на наволочном берегу. Там ставим зароды[9], а зимой возим сено на собаках.

– Мне нравится Потаповское! В который раз сюда приезжаю, и никак не налюбуюсь! Здесь и лес, и Енисей, и покосы. И песца, и соболя, и лисы вдоволь. А о рыбе уж – не говорю! Все кинулись на Бреховские, а здесь она жирует. Хочу тут себе дом поставить, не хуже, чем отцовский в Дудинском.

– Видала я ваш дом! А ну-ка, попробуй, протопи зимой! Наверное, пароход съедает меньше дров, чем ваши печи зимой! – сказала Елизавета.

– Я не знаю, сколько уходит дров, но зимой не мёрзнем! Вот скоро разверну здесь торг до самой Хантайки! Так что, Елизавета Никифоровна, соседями будем!

– Ну что ж, соседями, дак соседями! Хотя и соседями нередко быть нелегко. Ты-то – казак, а я – ссыльнопоселенка. Точнее, дочь ссыльнопоселенца. У тебя хоть куда дорога открыта. А наша семья под надзором: четверо братьев да отец с матерью. Я предпоследняя в семье. Может, тебе и соседствовать со мной будет неловко.

Александр в упор смотрел на Елизавету. Та даже чуть вздрогнула от такого взгляда.

– А кто для меня указ, с кем мне соседствовать? Туруханский пристав или Дудинский смотритель? Они сами у меня в посыльных будут ходить! Сначала вот на этой ладони! – он разжал кулак. – А потом сожму пальцы и придавлю их! Я ещё окрепну, годы подойдут. Сюда переселюсь. Может, тебя хозяйкой возьму!

– А это, как я захочу! Вызовешь у меня в сердце тягу к себе – просто так не оставлю. Прослежу, надолго ли? А будет надолго, сама скажу. Душа моя ещё не тронута любовью. – строго сказала она. – Выйти замуж – не напасть, лишь бы замужем не пропасть!

– Ох, и бойкая ты, Елизавета Никифоровна! Удержу нет! У меня отец женился в тридцать восемь! Я думаю жениться на десяток раньше, чтобы жену привести в дом на всё готовое. Избавить её от рыбалки, от охоты. И, может, даже от кухни. Кухарку держать стану. А жена пусть занимается мною и детьми. Через семь лет и потолкуем.

– Но я не привыкла сидеть в горнице и кружева вязать. Меня отец с матерью приучили с детства к нелёгкой работе. И я полюбила её. И рыбалку, и охоту, и мороз, и пургу, и светлую пору. А невзлюбила темень, комара и понуканье. Я не знаю, кто будет мой суженый, но я хочу быть равной с ним и в работе, и в любви.

– Опять мы с тобой не сходимся! Я сам хочу вести все торговые дела. Не женское дело – торг! В губернии нет ни одной женщины-купчихи. Купечество – удел мужиков!

Они минули небольшую рощу и вышли к кладбищу. Над ними нависла стая комаров. Александр опустил накомарник до плеч, а Елизавета махала веточкой ивняка.

– Это кладбищенские комары. На станке быстрее пропадают, а здесь жужжат до холодов, – сказала Елизавета.

Кладбище Александру казалось заброшенным. На елани спрятались в траве десятка два могильных холмиков с покосившимися и почерневшими крестами. Молодые перекрестились и, осторожно ступая, пошли меж могил.

– Кладбищу лет пятьдесят! Раньше Потаповское было на левом берегу, когда закрыли станки Фокино и Прилучное. Там же и хоронили. А теперь его перенесли сюда. Здесь высокий угор. При водополье вода не доходит, и берег удобен для пристани судов, – поясняла Елизавета.

Рядом с могилками, на травянистой земле, грубо сколоченные ящики из берёзового горбыля с большими щелями, через которые белеют скелеты. Тут же почерневшие от солнца нарты, истлевшие сокуи, оленья упряжь.

– Это похоронены энцы! – сказала она. – Их хоронят прямо на земле, могил не роют.

Александр никак не воспринял слова девушки. Он стоял и грустно слушал кладбищенскую тишину. «Кто тут лежит, к чему он стремился в жизни, чего достиг или нет? Теперь никто не сможет ответить. Каждый появился на свет из небытия и ушёл в небытие. И жил ли он вообще на белом свете?» – задавал себе вопросы Александр. Он вообразил место, где похоронены мать и отец. Года два назад Степан Петрович Юрлов возил его и Иннокентия на могилы родителей. Заменили кресты, подсыпали холмики и положили на них каменные плиты. Священник из Енисейска отслужил панихиду. «Вот так и мои тятя с мамой лежат, а рядом мчат по тракту тарантасы, кибитки, скрипят с кладью подводы, внизу, на Енисее, гудят пароходы. И никому нет дела до живших когда-то на земле людей!» – думал Александр, сдерживая подступающие слёзы. Он смахнул слезу, ещё раз перекрестился и молча пошёл к станку. Медленно, не оглядываясь на идущую сзади Елизавету. Под ногами мялся ситец мягких трав и пёстрых цветов. Яловые сапоги покрылись цветочной пыльцой, будто он только сошёл с пыльной дороги.