Черняк пролежал в бреду более суток. Очнувшись, выглянул из-под пухового одеяла и огляделся. В печке трещали сухие дрова, позвякивали крышками кипящие чайники. Рядом сидела женщина и штопала его бокари. Хозяйка чума обрадовалась:

– Очухался, слава Богу! Лицо отошло, руки – тоже! А ноги омертвели. Чёрные пальцы на обеих ногах. Правда, на левой чернота пошла дальше. Скоро гнить начнут. Тебя надо к лекарю. Где твой Ландур? Отправил тебя на смерть, а сам ушёл. Заезжали гости, чай пили. Говорили, что с длинным обозом видели его в тундре. Почему оставил тебя?!

– Не знаю! Думает, уже сдох к шайтану. У тебя где хозяин? Надо добраться в Потаповское. А там – в Туруханск. К лекарю грамотному.

– Мукто уехал силки проверять. Куропатка нынче попадается. Чай будешь? Мясо будешь? – спросила она у Черняка.

Тот кивнул и попытался выбраться из-под одеяла.

– Лежи! Я подам еду. Такой молодой, а уже калека. Кто по тундре ходит в мокрых бокарях? Жаль, теперь ты отходился, – причитала она, накрывая низенький столик. – Мог бы совсем околеть.

Подкрепившись, Василий, ползая на коленях, продал оставшийся товар, всё записал в тетрадь, попросил каюров увязать на нарты кули с мехом и мамонтовыми бивнями. Надел сухую одежду и стал ожидать хозяина. Вернувшись с охоты, Мукто заупрямился:

– Олень плохой, снег липкий, дорога длинная. Пусть твой Ландур забирает. Зачем бросал одного в тундре? Меня обидел! Не хочу ему делать пособку!

– Сотников – плохой, а приказчик – больной. Спасать надо, помрет иначе! – встала на защиту хозяйка.

– Ладно! – сдался хозяин. – Твои каюры пусть аргишат с обозом, а мы с тобой на лёгких иряках поедем быстро.

Хозяйка вновь смазала Черняку ноги гусиным жиром. Они опухли и не входили в бокари. Мукто с женой уложили приказчика на нарту, завернули в одеяло, а сверху укутали оленьими шкурами.

– Привяжи его верёвкой к нарте, чтобы не слетел по дороге! – советовала жена.

Больной поблагодарил хозяйку за лечение и подарил пустую железную флягу:

– Возьми на память. Мне теперь ни к чему!

На вторые сутки догнали аргиш Сотникова.

– Забирай своего человека, Александр Киприянович! – крикнул каюр. – Совсем плохой лежит. Лекарь нужен.

– У меня лекаря нет! И упряжки заняты. Вези сам в Потаповское. Мне ещё надо зайти в три стойбища.

Он даже не подошёл к нарте, на которой лежал приказчик. Лишь Михаил Пальчин подъехал на иряке:

– Что с тобой, Василий?

– Ноги обморозил. Жена Мукто сказала, окалечился. – Из глаз выкатились две крупные слезы. – Ноги уже не отойдут.

– Коль хозяину нет дела, то я прошу, Мукто, доставь его в Потаповское. Он оплатит за упряжку.

– Сотников у вас зверь. Я б минуты не стал ему служить. Людей бьёт, в тундре бросает. Он плюёт на все наши обычаи. Он у людей рождает одно зло! – прошептал Мукто. – Шайтан, а не человек.

– Знаем! – ответил Михаил Пальчин. – Отец человек был, а этот пропитан жестокостью. Но найдём и на него управу! Вся тундра гневается. Прощай, Василий! А может, лекари вернут ноги. И мы ещё походим по тундре. Будь здоров!

Пальчин взмахнул хореем и погнался за уходящим обозом.

Василия Черняка, после Туруханской больницы, направили в Енисейск. Обмороженные ноги разлагались, издавая сильное зловоние. Хирург Енисейской губернской больницы во время обхода снимал пинцетом слои кожи с ногтями, потом в пинцете оказались пальцы.

Хирург удрученно сказал:

– Василий Иванович, к сожалению, нет никакой надежды на спасение ваших ног. Гангрена. Придётся убрать пальцы правой ноги и переднюю часть левой ступни. Уважаемая Нина Андреевна! Готовьте больного к операции.

Белокурая Нина Андреевна сделала пометку в тетрадке и тихим голосом сказала:

– Василий Иванович, на следующей неделе, в среду.

Три операции перенёс Василий Черняк, лишившись, как и предсказывала инородка, полностью пальцев правой ноги и половины левой ступни. Он плакал после каждой операции, глядя на свои забинтованные култышки. А виновник трагедии, будучи в Енисейске по торговым делам, даже не заглянул в больницу. И тогда Василий написал донесение Туруханскому отдельному приставу: «О моем избиении Сотниковым и оставлении в тундре в беспомощном положении». Пока проводили дознания, пока ходили бумаги из Туруханска в губернский суд и обратно, прошло три года. И только двадцать второго июня одна тысяча восемьсот девяносто пятого года Енисейский губернский суд принял приговор, который определил:

1. Сотникова, на основании первой части тридцать восьмой статьи Уложения о наказаниях, подвергнуть тюремному заключению на шесть месяцев, но за силой первого параграфа четвёртой статьи Всемилостивейшего Манифеста 14 ноября 1896 года, от этого наказания освободить.

2. С подсудимого Сотникова за период времени с первого ноября одна тысяча восемьсот девяносто третьего года по день решения дела то есть, по двадцать второе июня одна тысяча восемьсот девяносто пятого года в удовлетворение гражданского иска взыскать в пользу потерпевшего Черняка двести девяносто пять рублей пятьдесят копеек, а затем производить от Сотникова в пользу того же Черняка взыскания: или ежемесячно по пятнадцать рублей или ежегодно по сто восемьдесят рублей по день смерти Черняка.

После суда Александр Киприянович рвал и метал. Из-за своей жадности выдать Черняку запасные бокари и малицу, из-за врождённой неуступчивости людям он вынужден выплачивать приказчику сумасшедшие деньги.

«А если он протянет лет тридцать, на него уйдёт пять с лишним тысяч рублей. За такие деньги я мог бы купить двухэтажный кирпичный дом в Енисейске и сдать в аренду! – думал он и чесал пятернёю лысеющую голову. – Лучше бы он совсем околел. Или адвоката надо было нанять опытного из Иркутска. Может, он меня бы и освободил от гражданского иска».

Он в одиночестве сидел в своём доме в Енисейске, пил водку, грохал кулаком по столу и грозился неизвестно кому:

– Обложили. Травят, как свирепого волка. Подождите! Вы у меня, законники, попляшете! Начну золото добывать, все будете передо мной шапки ломать! И приставы, и прокуроры, и губернатор! Я научу понимать зло, даже затаившееся. Даже в зародыше. Пусть себе в урон, но научу! Был бы отец с матерью или Стратоник Игнатьевич. Они советами удержали бы меня от жестокостей. Но теперь уже никто не удержит!

Закурил, посмотрел на отцовские часы и вспомнил рассказ Гаврилы Петровича, высаживающего как-то пассажиров с парохода «Николай» в Потаповском. Сошёл на берег и сам шкипер. Решил посмотреть, как обжился Александр Киприянович на новом месте. Зашёл, походил по горнице, по дому, заглянул в детскую. Ахнул, увидев двух мальцов, играющих на ковре, и няню Нюту.

– Ну и время летит! Недавно ты, Киприяныч, под стол пешком ходил. А уже твои дети скоро будут мужиками.

Он достал из пакета два альбома для раскраски и две коробки цветных карандашей:

– Это тебе, Сашок! А это тебе, Кеша! От дедушки Гаврилы-шкипера! Рисуйте, раскрашивайте. Я на обратном пути посмотрю, что получилось?

Елизавета Никифоровна накрыла стол. Александр Киприянович налил три чарки.

– Давайте, по глотку за встречу! За ваше здоровье и за ваших детей! – поднял чарку Гаврила Петрович. – Дом у вас получился не хуже отцовского. Я рад, что ваши дела идут споро, хоть и мечтал ты, Саша, по рассказам отца, по морям ходить. За вас, друзья!

Выпили. Александр Киприянович взгрустнул:

– Да, хотел! С гибелью родителей всё перевернулось. Пришлось бросить якорь в Потаповском. И ходить не по морю, а по тундре. Да провожать глазами пароходы, идущие мимо моего станка. Это и есть предел моей мечты.

Гаврила Петрович достал из кармана висящие на цепочке часы, нажал кнопку и открыл циферблат. Послышался тихий звон, потом он усилился. На перезвон к обедающим заглянули Александр и Иннокентий, впервые услышавшие мелодию.

– Музыкальные часы? – спросил маленький Александр.

– Да! – протянул тот металлический кругляшок.

– Вам нравится колокольный звон, детки? – спросила мать.