— Заело? — улыбаясь спросила она и остановилась перед ним, чуть расставив ноги. Она подняла руки и взбила волосы.

— Ничего, все в порядке, — сказал он, пытаясь расстегнуть нижнюю пуговицу так, чтобы не дрожала рука. Тем не менее он видел краем глаза родинку на ее левой груди. Когда Ирис вздыхала или выдыхала, родинка напоминала колокольчик, колышущийся на ветру.

— Ты что, никогда не видал голой девушки? — спросила Ирис.

— С зелеными глазами — не видел.

Она прыснула. Показала ему язык и скрылась за дверью. Веселые голоса радостно приветствовали ее.

Он повесил джинсы на крючок рядом с комбинезоном Ирис и следом за ней вошел в баню.

Горячий воздух жег ноздри. От жара он начал моргать. Мать Ирис сидела на верхней полке под самым потолком. Потные плечи блестели в тусклом свете запотевшего окна. У нее были большие груди. Одна немного больше другой. Жестом истой вакханки она подняла в знак приветствия банку с пивом.

— Меня зовут Майкен. Я мать Ирис.

Женщина протянула ему свободную руку.

— Одд… Одд Экман.

Он поклонился ей и попытался, как мог, прикрыть свой стыд руками.

— Какая приятная неожиданность… Я думала, у Ирис только мотоциклы в голове, — сказала Майкен со значением и подмигнула ему.

— Не надо, мама, — попросила дочь.

Майкен засмеялась и отпила большой глоток пива.

Рот у нее был тоже большой. Пот жемчужинами растекался по лицу. Вероятно, ей чуть больше сорока. От солнца кожа ее стала желто-коричневой, и во всем ее облике не замечалось никаких следов увядания.

Он следил взглядом за капелькой пота, которая из лощинки между полушариями грудей бежала вниз по слегка округленному животу, пока не исчезла в густой тени между бедрами.

— Меня зовут Руне. — Мужчина, сидевший рядом с Майкен, протянул Одду руку. Нервно сжал ладонь гостя. Рука его была волосатой, черные волосы взмокли от пота и слиплись. Он не смотрел Одду в глаза. Казалось, он не хотел обнаружить свое "Я". Волосы на груди, животе, бедрах свалялись в клочья от пота. Крупные плечи и руки, черные от волос. Квадратная грудь. Щеки скрыты черной бородой. Одду показалось, что человек рад был бы спрятаться за своим волосяным покровом.

— Подложи, иначе сожжешь кожу, — сказал он, протягивая Одду полотенце.

— Вот пиво, Одд, — Ирис достала банку из ящика-холодильника.

Он увидел, что жар размыл тушь на ее ресницах и прорисовал черный узор у нее на щеке.

Одд бросил полотенце на лавку и сел рядом с девушкой. При этом он слегка задел ее плечом. Несмотря на жар в бане, прикосновение обожгло Одда. Беспокойный пульс забился у него в паху. Он открыл банку и стал пить. Крепко зажмурился, заставляя себя думать о футболе.

Возникшее в воображении зеленое поле и льющееся в глотку холодное пиво помогли ему обуздать желание, так что никто не мог догадаться о бунте, происходившем у него внутри.

Банный жар охватил его. Поры кожи раскрылись. От пота щипало глаза. Термометр на стене показывал 110 градусов по Цельсию. Ему, не привычному к бане, становилось все труднее дышать. Ирис же чувствовала себя прекрасно.

Чтобы не показаться слабаком, он решил еще немного побыть в изнуряющей жаре чистилища.

Руне плеснул ковш воды на большие камни над камином с дровами. Вода отпрянула от горячего гранита.

Пар с шипением взвился к потолку. Затем стал оседать, щипать Одда за щеки. Слепой от жара, он ринулся вон из раскаленной камеры добровольных пыток. Плечом толкнул дверь раздевалки. Словно разъяренный бык, бросился на понтонный мост. Стремглав кинулся в воду.

Ледяная вода озера зубастой пастью сомкнулась над его головой. Водяные токи холодными плетками стегали его разгоряченное тело. Кожу жгло и щипало. Фыркая и плескаясь, он вынырнул на поверхность, чтобы перевести дыхание.

Ирис легкими шажками бежала по мосту. Смеясь, она солдатиком спрыгнула в воду рядом с Оддом. Когда она проскользнула в воде мимо него, он почувствовал прикосновение ее груди. Это мимолетное прикосновение напугало его. Она — дьявол, — что хочет, то и делает, на остальное — плевать. Хищная птица, которая легко может разорвать его на части. И сожрать, кусок за куском. Но не это страшило его: что-то такое творилось у него в душе, чего он не понимал. Что-то зловещее. Могучий соблазн, от близости Ирис крепнущий с каждым мигом: он и сам жаждал, чтобы она разорвала его на части.

После купания все загорали на солнце. Лежали на мосту и пили пиво. Руне заговорил о налоговой политике губернского правления. О некоем пухленьком ревизоре по фамилии Якобссон. У Якобссона очки с толстыми стеклами, и он разъезжал по округе на машине. А на заднем сиденье были разбросаны сырные хлопья.

В течение трех месяцев этот раскормленный близорукий налоговый шпион, подосланный губернским правлением, строго проверял счета Руне и его брата в их слесарной мастерской. Потом наугад назначил каждому налог-штраф в семьдесят восемь тысяч.

Не имея возможности заплатить несправедливый налоговый сбор, брат Руне с отчаяния запил. Не в силах выносить все эти нескончаемые придирки, писанину и прочую бюрократическую возню, он повесился на ремне. Место для этого он избрал с умыслом и все совершил с профессиональным мастерством, крепко привязав второй конец ремня к трубе под потолком в подвале губернского правления. Доктор сказал, что самоубийство — результат депрессии.

Но Руне считал, что агенты губернского правления, обладая правом уничтожать мелкие предприятия, просто провели удачную операцию. Якобссон добился блестящего результата. Руне слышал, что Правление решило повысить его в должности. (Несмотря на то, что суд признал сумму налоговых платежей неправильной, а братьев — ни в чем не виновными.) В общем замысел шпиона удался, один мелкий предприниматель приказал долго жить, а его уцелевший компаньон — совсем без сил.

— Вместо того, чтобы прочищать трубы, я в течение полугода отвечал на бесчисленные вопросы властей, полные дерьма, — сказал Руне. Он походил на усталого бульдога.

— Кажется, я забыла в городе сметану к селедке, — сказала Майкен.

— То, что устроили в Швеции в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году, убило моего брата, — сказал Руне.

— А что устроили? — спросила Ирис и поболтала ногами.

— Да такое, чего нет ни в одной стране мира, чему и название придумать трудно. Правительство социал-демократов схватило шведов за горло, приняв в риксдаге фантастическое решение, что по таким налоговым делам обвиняемый сам должен доказывать свою невиновность. С этого замечательного для шведской истории года любой Свенссон с супругой должны доказывать, что они не нарушали налоговый закон. Во всех других странах, наоборот, чиновники, занимающиеся налоговым обложением, должны сначала доказать, что такой-то гражданин совершил преступление против закона — только тогда считается, что преступление имело место. Именно эта поправка в шведском законе убила брата. Волосы дыбом встают на голове, стоит только задуматься об этом. Социал-демократы угробили вместе с братом шведское государство! Чтоб они пропали!

— Вот теперь я вспомнила, что поставила сметану на холод, — сказала Майкен. Одд рассеянно прислушивался к рассказу про налоговые страсти, притворяясь, будто задремал, но когда на него никто не смотрел, украдкой ласкал взглядом тело Ирис.

После купания все вместе накрывали стол в березовой роще. Селедка, сметана, мелко нарезанный зеленый лук, только что сваренная свежая картошка, два сорта холодной, как лед, водки (Сконе и очищенная), хлеб, крепкое пиво, кофе, коньяк, клубника и взбитые сливки. На середину стола Майкен поставила глиняный кувшин с желтыми лютиками. Ирис сияла как летнее небо. Ее тонкое светло-голубое платье из хлопка расширялось книзу. Обнаженные плечи, на талии широкий белый пояс подчеркивали мягкую округлость груди. Все ели, разговаривали, смеялись, пили и снова пили. Руне быстро захмелел и кричал, что убьет налогового ревизора, когда вернется в город. Через некоторое время Майкен извинилась перед гостем и повела слесаря в дом. Вечер стоял светлый, как день. Птичий щебет сливался с ругательствами Руне, которые доносились из дома.