— Ох и халтурная контора — Аэрофлот!

Блондинка, и бровью не поведя, посоветовала:

— Езжайте поездом.

И обернулась к Батышеву.

— Девушка, миленькая, — начал он, пытаясь хоть понимающей интонацией выбиться из безликой массы вопрошающих, — а почему отложен двадцать шестой?

— Отложен неприбытием самолета, — отчеканила блондинка. Но, видно, интонация Батышева все же прошибла ее броню — она вдруг добавила просто и вполне по-человечески: — Два дня Москва не принимает. Сколько рейсов в Омске сидит да в Челябинске! Пока в Москву, пока обратно… Депутаты вон сидят с утра, улететь не могут…

Батышев поблагодарил и отошел.

Наверное, можно было сунуться еще куда-нибудь — к начальнику перевозок, например. Но за день сидения в порту в Батышеве произошел какой-то слом. Из благополучного, уверенного в своих правах пассажира он превратился в ожидающего, человека зависимого. В голосе и фигуре постепенно накапливались искательность и покорность.

И теперь, отойдя от стойки, Батышев почувствовал себя не тренером по гимнастике и не привыкшим к уважению университетским преподавателем, каким был на самом деле, а просто средних лет мужчиной с авоськой в руке.

В таком состоянии ходить по начальству бесполезно.

Батышев огляделся и, как раньше видел людей, протискивающихся к стойке справочного, так теперь увидел сидящих на узлах, теснящихся на лавках, а то и спящих на полу, пристроив под бок плащ, а под голову чемодан. Сейчас конкурентами были они.

Сидящих было полно, даже спящих порядочно. Щетина мужчин не обещала ни скорого вылета, ни койки в комнате отдыха или как там она называется…

Оставалось пытать счастья в городе.

Батышев вышел на улицу и снова увидел высокую девушку. Она стояла на троллейбусной остановке — верней, не стояла, а ходила взад-вперед, и на поворотах подошвы ее ботинок резко скрипели об асфальт.

Она была худощава, в брюках, тесных на бедрах и широких внизу, в жестких туристских башмаках на крепкой подметке с рантом. На плече у нее висела дорожная сумка, конусом сходящаяся кверху и, как рюкзак, стянутая шнурком. Через руку была переброшена зеленая, порядком вытертая куртка студенческого стройотряда.

Было прохладно и ветрено. В конце концов девушка тоже это заметила, надела куртку, и тогда стала видна живопись на спине: белый след человеческой ступни и, теми же белилами, надпись «Шикотан» — почему-то латинскими буквами.

Впрочем, Батышев не слишком удивился: как в годы его студенчества было принято не выделяться, так теперь положено чудить…

Лицо у девушки было грубоватое, с выступающими скулами, прямые русые волосы казались жесткими даже на вид. Напряженный взгляд узковатых глаз никак не реагировал на окружающее — словно в стену упирался. И лишь пухлые беспомощные губы бросали мягкий отсвет на это замкнутое лицо.

В троллейбусе их притиснуло друг к другу, и Батышев полуотвернулся, чтобы дыханием не касаться ее щеки.

Видно, девушке наступили на ногу — она скривилась и мотнула головой. Батышев вспомнил ее жалкий, бессмысленный скандал у стойки справочного и подумал, что девчонке, видно, здорово плохо — вот и сейчас готова сорваться. Он произнес спокойным тоном товарища по несчастью:

— Что поделаешь — погода! Бог даст, завтра полетим.

Девушка посмотрела на него без особого удивления.

— Я тоже с двадцать шестого, — объяснил Батышев.

Тогда она сказала:

— Завтра я, может, сама не захочу.

Больше они в троллейбусе не разговаривали. Но когда Батышев спросил у соседа, где ближайшая гостиница, девушка подняла голову и тоже вслушалась в ответ.

Выбравшись на остановке и повернув к гостинице, Батышев заметил, что девушка идет поблизости, метрах в трех — и рядом и не рядом.

— Боюсь, все забито, — сказал он. — У вас есть что-нибудь, на худой конец?

Не сразу она ответила:

— Лучше бы в гостинице.

В вестибюле гостиницы было посвободней, чем в аэропорту, но ненамного.

Батышев поставил чемодан к стене, сверху примостил авоську и сказал девушке:

— Погодите тут.

Авоська с рыбьим хвостом избавила от необходимости выбирать стиль отношений. Девушка и пожилой человек — другого не оставалось.

У стойки администратора тосковало человек пять. Они просто стояли, даже не в очереди. Вывод напрашивался сам.

— Насколько я понимаю — ничего? — спросил Батышев администраторшу с той же понимающей, даже сочувственной интонацией, что и надменную блондинку в аэропорту.

— Видите, — вздохнула она.

— Вижу, — вздохнул и Батышев.

— Мне не жалко, — сказала женщина, — я бы всех пустила. Да куда?

В голосе ее почувствовалась некоторая слабость, и Батышев на всякий случай уточнил:

— Даже до утра?

— Вон, все они до утра, — сказала администраторша.

Батышев проследил за ее взглядом. Все сидячие места в вестибюле были прочно заняты, а еще несколько человек стояли у стен и колонн в сгорбленных позах кариатид.

— Хоть бы девушку, а? — не отставал Батышев.

— Если б было, — начала женщина прежним тоном, но вдруг, секунду поколебавшись, спросила: — Одна?

— Одна! — подхватил он с надеждой.

— Только до восьми утра.

— У нас самолет в восемь!

— Через час пусть подойдет, — сказала администраторша и посмотрела на девушку, запоминая.

Батышев вернулся к своей спутнице победителем:

— Ну вот и все в порядке. Через час подойдете к ней с паспортом. Так что спокойной ночи.

— А вы? — спросила девушка.

— Мужских мест нет.

— Тогда я тоже не останусь, — сказала она и взялась за сумку.

Батышев растерялся: ему жаль было девушку и свой успех.

— Но ведь ночь на дворе…

— А для вас не ночь?

— Вы все-таки девушка. Я, конечно, благодарен…

— Нет, — прервала она негромко. Однако тон был самый непреклонный.

Батышев попытался еще что-то возразить. Но она уже шла к выходу.

В общем-то, Батышев не слишком удивился. У молодости свои представления о солидарности. Спросил человек дорогу, прошел минуту рядом с тобой — и вот уже товарищ по ста метрам тротуара, уже не бросишь его одного в чужом городе, уже тревожит рассказанная им в трех фразах история.

Собственно, и мне ведь не безразлично, будет ли у нее ночлег, подумал Батышев. А кто сказал, что она хуже его?

И тут же прикинул озабоченно, что просить два места в гостинице всегда трудней, чем одно.

— Ну, куда теперь? — спросил он на улице. — Тут еще в центре есть гостиница.

Она стояла, сосредоточенно сведя брови.

— Кстати, простите за невежливость, давно бы пора поинтересоваться. Вас как зовут?

— Марина, — сказала она.

— А я Борис Андреевич. Как говорится, очень рад.

Она чуть склонила голову, но молча. И Батышеву понравилось, что с ее губ не слетела так же легко, как с его собственных, общепринятая маленькая ложь.

Он поискал взглядом троллейбусную остановку и повернулся к девушке:

— Итак, Марина…

Она еще немного подумала и решительно произнесла:

— Бесполезно. Наверняка там тоже полно. Ладно, есть один вариант. Не очень хочется, но черт с ним. Пойдемте, тут недалеко.

— Но если вам почему-либо неудобно…

— Наплевать, — прервала она. — Вам помочь?

— Да ну что вы! — возмутился Батышев. И тут же подумал, что, с точки зрения этой девушки, его сорок пять — возраст, пожалуй, уже и не средний. Что ж, видно, пора и к этому привыкать…

Марина еще раз глянула на его чемодан с авоськой, повернулась и пошла по улице, не оборачиваясь и, видимо, не сомневаясь, что он идет за ней.

Батышев и в самом деле двинулся следом, слегка недоумевая, как это вышло, что в их маленькой группе лидером, отвечающим за обоих, стал не он, взрослый неглупый мужчина, преподаватель и даже доцент, а эта угрюмая девочка.

Идти молча все же было неловко, и Батышев затеял разговор как раз дорожного уровня, банальный и ни к чему не обязывающий:

— Вы издалека?

— Из Южного.

— Студентка?