Вечером, усевшись за домашнюю работу, я вытащил газету из ящика письменного стола только для того, чтобы убедиться, что я был не прав. Перелистывая страницы, я говорил себе, что это все мое воображение, что она совсем не похожа...

Но она была похожа. Девочка на уроке математики, сидящая в двух рядах от меня, была героиней новостей.

В комнату влетела Линетта.

— Мне нужна твоя точилка, — заявила она.

Я поспешно сунул газету в тетрадь и сказал:

— Тебя стучать не учили?

Но она увидела выглядывавшую из тетради газету, и мне пришлось облокотиться на стол.

— Что ты там прячешь, братик?

— Ничего, и прекрати называть меня так! И больше не вламывайся в мою комнату!

— Дай мне точилку, и я исчезну, — протягивая руку, попросила Линетта.

Я открыл ящик, протянул ей точилку, и она действительно ушла.

Но через две секунды меня позвала мама, и я забыл, что газета осталась вложенной в мою тетрадь.

До первого урока на следующее утро. Черт! Что мне теперь делать? Я не могу встать и выбросить ее — Гэррет сидит рядом. Да и Дарла Тресслер здесь, а она внимательно следит, не вернется ли вчерашняя пчела. Если у нее появятся подозрения — все пропало.

Тут Гэррет потянулся к моей тетради, чтобы вырвать себе лист, как он делает по двадцать раз в день, только на этот раз я неправильно понял его намерения. Я резко ударил по тетради рукой.

— Приятель! — воскликнул Гэррет. — Что с тобой такое?

— Прости, — ответил я, соображая, что ему нужен тетрадный, а не газетный лист.

— Приятель, — повторил Гэррет, — ты в последнее время какой-то нервный. Тебе этого никто не говорил? — Он вырвал страницу и, конечно, заметил вложенную газету. Гэррет посмотрел на меня, и прежде чем я успел помешать ему, вытащил ее.

Я дернулся и выхватил газету у него из рук, но было слишком поздно. Он увидел фотографию.

Не дав ему вымолвить ни слова, я наклонился к нему и сказал:

— Помалкивай, слышишь? Это не то, о чем ты подумал.

— Да, ладно, успокойся. Ничего я не подумал...

Но несомненно, картина начинала складываться

у него в голове. Гэррет ухмыльнулся и сказал:

— Уверен, у тебя есть веская причина, чтобы носить с собой фотографию Джули Бейкер.

То, как он это сказал, напугало меня. Словно Гэррет воображал, как поджарит меня перед всем классом.

Я снова наклонился к нему и повторил:

— Ни слова.

Учитель пригрозил выгнать нас из класса, если мы не замолчим, но это не помешало Гэррету глупо улыбаться мне и бросать косые взгляды на мою тетрадь. После урока Дарла старалась вести себя как обычно, но было видно, что ее радар направлен в нашу сторону. Она весь день тенью следовала за мной, поэтому у меня не было возможности объяснить все Гэррету.

Да и что я ему скажу? Что газета оказалась в моей тетради, потому что я прятал ее от сестры? Это только подольет масло в огонь.

Кроме того, я не хотел опять погружаться в пучину лжи. Я действительно хотел поговорить с Гэрретом. Он ведь мой друг, а у меня на душе за последние пару месяцев много чего накопилось. Я думал, разговор с ним поможет мне как-то успокоиться. Перестать думать обо всем этом. У Гэррета это отлично получалось.

К счастью, на следующем уроке мы пошли в библиотеку, чтобы подготовить сообщение о каком-нибудь историческом персонаже. Дарла и Джули тоже там были, но мне удалось затащить Гэррета в самый дальний угол библиотеки, так что они нас не заметили. И через минуту я уже рассказывал Гэррету о курицах.

Он покачал головой и сказал:

— О чем ты говоришь?

— Помнишь, как мы наблюдали за ними через забор?

— В шестом классе?

— Да. Помнишь, ты еще рассказывал мне, как определить, кто из них петух?

Гэррет состроил гримасу.

— Нет, только не это...

— Ты ни черта не знаешь о курах. Моя жизнь была в твоих руках, и ты ее загубил.

В общем, я рассказал ему об отце, яйцах, сальмонелле и том, как выбрасывал эти яйца почти два года.

Гэррет только пожал плечами и заметил:

— В этом есть смысл.

— Ты не понимаешь, она застала меня!

— Кто?

— Джули!

— Ух ты!

Я пересказал ему свои слова и рассказал, как Джули сразу начала битву за свой двор.

— И что? В том, что у нее такая помойка, твоей вины нет.

— Но потом я узнал, что этот дом им не принадлежит. Что они очень бедные, потому что отец тратит все деньги на содержание своего умственно отсталого брата.

Гэррет глупо ухмыльнулся и констатировал:

— Умственно отсталого? Это многое объясняет, верно?

Я не верил своим ушам.

— Что?

— Ну, — пояснил он, по-прежнему ухмыляясь, — насчет Джули.

У меня заколотилось сердце, а руки сжались в кулаки. Мне впервые за очень долгое время захотелось кого-то ударить.

Но мы были в библиотеке. А кроме того, я понимал, что если ударю его сейчас, он всему классу расскажет, что я влюбился в Джули Бейкер. А я не влюбился в Джули Бейкер!

Так что я заставил себя улыбнуться и сказал:

— Это точно.

А потом под каким-то предлогом постарался отодвинуться подальше от Гэррета.

После уроков Гэррет позвал меня к себе, но у меня не было ни малейшего желания идти. Я все еще хотел ударить его.

Я изо всех сил старался успокоиться, но в душе все равно продолжал жутко злиться на этого парня. Он перегнул палку. Здорово перегнул.

А потом я понял, что на одной стороне с ним — против меня — был и мой отец. И осознавать это было почти невыносимо.

Визит

Воскресным утром в нашем доме всегда очень тихо. Папа позволяет себе поспать. Мама позволяет себе не готовить завтрак. А если братья допоздна играли со своей группой, то об их существовании мы не вспоминаем до полудня.

Обычно, пока все спят, я на цыпочках пробираюсь собирать яйца, потом беру с собой в комнату большую тарелку кукурузных хлопьев, чтобы поесть в постели и почитать.

Но в то воскресенье — после целой ночи попыток разобраться в своих чувствах — мне была нужна физическая активность. Чтобы стряхнуть оцепенение.

Лучше всего мне бы сейчас помог мой платан, но теперь его не было, и мне оставалось только поливать лужайку и стараться думать о чем-нибудь приятном. Я открутила вентиль и наблюдала, как вода капля за каплей падает на черную землю. Я так увлеклась заботами о будущем газоне, что не заметила, как подошел папа. Его волосы были еще влажные после душа, а в руках он держал бумажный пакет.

— Пап! Прости, что разбудила.

— Ты меня не разбудила, милая. Я уже давно встал.

— Ты же не собираешься на работу, верно?

— Нет, я... — Какое-то время папа смотрел на меня, а потом сказал: — Я еду к дяде Дэвиду.

— Дяде Дэвиду?

Папа направился к своему грузовику:

— Да. Я... я вернусь к полудню.

— Но, папа, почему сегодня? Сегодня же воскресенье.

— Знаю, дорогая, но сегодня особенное воскресенье.

Я перекрыла воду.

— Почему?

— Сегодня его сороковой день рождения. Я хочу навестить его и подарить подарок, — ответил папа, указывая на бумажный пакет. — Не волнуйся. Я привезу что-нибудь вкусненькое на ланч, хорошо?

— Я поеду с тобой, — заявила я, отбрасывая шланг. Я еще толком не оделась — на мне были только спортивный костюм и кроссовки, даже без носков, но это не имело значения. Я все равно поеду.

— Почему бы тебе не остаться дома и не насладиться утром вместе с мамой? Я уверен, она...

— Я еду, — повторила я, обошла машину, влезла

на пассажирское сиденье и закрыла за собой дверь.

— Но... — попытался снова возразить папа, открыв дверцу водителя.

— Я еду, папа.

Он внимательно посмотрел на меня и выдохнул:

— Хорошо. Я только оставлю маме записку. Положи пакет назад.

Пока папа был в доме, я пристегнула ремень и сказала себе, что это правильно. Я давно должна была сделать это. Дядя Дэвид — часть моей семьи, часть жизни моего отца и меня. Пора было познакомиться с ним.