- Это для дезинфекции, - укоризненно и с обидой сказала она, но слезы из глаз больше не лились.
Тогда он плеснул из фляги на лист с кусками манго и тонкой радужной струйкой выдул из пасти огонь. Спирт занялся.
Завороженные, они оба смотрели на сине-малиновые язычки пламени на фоне черного неба с незнакомыми и очень симметричными созвездиями. Потом Штурм поддел когтем кусочек с самого края листа и поднес к ее губам:
- Ваш фламбэ готов.
И она послушно стала есть.
- Это самая вкусная вещь, которую я когда-либо пробовала!..
Теперь дракон и девушка ели молча. То один, то другой протягивали они друг другу ломтики манго. Штурм втайне удивлялся, что скудная трапеза и вынужденное отшельничество в одном из безымянных Карманов вселенной не раздражают его. Напротив, мысль о свежем барашке, сколь желанном, столь и недоступном, не вызывает досады. Ему хотелось быть здесь и сейчас, с Каей, и даже жевать травянистую мякоть местных фруктов было приятно. Особенно теперь, когда девушка уже не плакала. Кая же к своим мучениям по поводу отречения от престола сейчас добавила терзания совести от того, что втянула в это дракона. Мало того, что принудила его мотаться с собой вместе, так теперь еще он будет из-за нее лишения терпеть. Впрочем, она тут же напомнила себе, что сожалеть следует лишь тогда, когда можешь все вернуть на прежние места, а главное, готов это сделать. А поскольку она была рада, что оказалась заключена в совершенно пустом и от того спокойном мире, да еще и не одна, то гнала прочь и стыд, и сожаление. Но получалось плохо и тогда она решила отвлечь свои мысли другой темой:
- Почему ты назвал меня "птичкой"? Я похожа на птицу или что-то в моих повадках?..
Штурм посмотрел на нее вупор и вдруг понял, что никогда вслух не называл ее тем ласковым прозвищем, которое дал ей, когда еще не знал ее имени. Только сейчас он поймал себя на том, что он называл человека - ласково. И это его смутило.
- Помнишь, как мы впервые встретились? - нерешительно начал он.
О, да, Кая помнила! Неизгладимое впечатление на всю жизнь. В мире, где считалось, что коварных чудовищ истребили еще деды в последней страшной, но такой славной битве (боже, какая там битва, с позиции драконьего племени - банальный геноцид и мародерство), столкнуться в лесу с одним из них (чудовищем, а не дедом) было событием незабываемым. Впрочем, кроме испуга от первой встречи осталось еще много довольно противоречивых чувств.
- Ты пела... - напомнил Штурм. - Ты приезжала к Звонкому Ручью и подолгу сидела на замшелом валуне и пела. Я наблюдал за тобой несколько раз, сначала случайно тебя услышал, пролетая неподалеку, потом ты потревожила меня, когда я дремал в лощине, потом пару раз из любопытства приходил и ждал, а потом я решил показаться... Уже, когда привык и даже прозвал тебя "птичкой". За то что все время пела.
Дракону стало неловко от этого признания, словно было во всем этом нечто очень интимное и такое, что высказывать было непринято. Но драконам было можно все, просто, не все им было нужно. Не нужны были поющие в лесу девушки, и, уж конечно, их не интересовали причины такого девичьего поведения.
- Мне нравилось то место, - как бы оправдываясь, пробормотала Кая. - Движущаяся вода меняет звук и голос кажется звонче, а еще мне очень нравился мох на том камне - такой мягкий и изумрудный... Мне было одиноко в замке, даже если я просила учить меня чему-то, то меня либо отправляли в замковую библиотеку, либо говорили, что оно того не стоит, когда, например, спросила, могу ли учиться петь. Вот и стала уезжать, чтобы никто не слышал.
Кая посмотрела в глаза дракона, такие же изумрудные, как мох полюбившегося ей валуна. Эти глаза были одним из главных воспоминаний о той первой встрече, когда он тихо опустился на противоположном берегу ручья, лег, положив голову на нежную весеннюю травку и стал смотреть на нее этими глазами, полными чего-то чистого и доброго, не принадлежащего этому миру. Может, поэтому она не закричала, не попыталась убежать (хотя любой здравомыслящий человек понимает насколько это глупый, хоть и естественный порыв). Она даже не перестала петь, не смотря на задрожавший голос. Девушка смотрела на текучее и яркое, как ртуть тело только что полинявшего дракона, он лежал всего метрах в пятнадцати от нее лужей расплавленного серебра и сверкал на весеннем солнце глазами-смарагдами.
Удивительно, но и у Штурма о том дне были не менее яркие воспоминания: не струсившая девушка в голубом платье сидит, обхватив колени, на камне, нависшем над ручьем, а вокруг весна разлилась голубыми в подснежниках полянами... Такими же голубыми, как платье его Птички. И он беззащитный и уставший, только сбросивший старую кожу, нежится в лучах и весенних трелях, гуденьи пчел, плеске воды и робкой, грустной, но нежной мелодии женского голоса... Вот ведь штука, тогда он был максимально уязвим, а выбрал именно этот момент, чтобы показаться. Внутри что-то заныло и потребовало его открытого присутствия, чем бы все ни обернулось. Ничего такого рационального, что неотъемлемо является драконьей сутью, в том чувстве или поступке не было...
А впрочем, что было рационального в том, чтобы молча посадить полуголую, в слезах девушку на спину и отправиться куда глаза глядят?.. А сейчас? Он мог съесть ее или оставить тут одну и улететь. Это - рационально. Но хотелось иного - быть с ней рядом, держать ее в руках, пусть даже, просто, любуясь, как ребенок сахарной фигуркой; слушать ее голос, а, главное, - понимать, что поют для тебя. Можно было подавить это желание прикоснуться, но проще было найти повод, поэтому Штурм впервые замялся.
- Послушай, - попросил он - пусть это покажется странным, но я могу расчесать тебе волосы?
Кае действительно это показалось странным, но она для себя уже решила, что все, что нормально для дракона должно стать для нее таким же естественным, и она спокойно сама достала из сумки гребень и протянула его Штурму со словами:
- Я не представляю, как ты собираешься это делать, но постарайся не делать мне очень больно.
И как только гребешок оказался у дракона в руках, он понял, что погорячился, ибо картинка, легко промелькнувшая у него в голове, раскрошилась о простые реалии. Серебряный гребень был маленькой металлической расческой, которую и держать-то его огромной лапой было сложно. Но отступать не хотелось, а Кая уже повернулась спиной и подставила голову.
Люди, которые привыкли видеть на гобеленах или картинах идиллические изображения сюжета с расчесыванием золотистых локонов над прудами и реками, считают это простым и незамысловатым занятием, красивым и романтичным, но нехитрым. Ведь воображение сразу рисует шелковистый каскад, рассекаемый сверкающими металлическими зубцами гребней... Длинные, спутанные волосы реального человека могут и не оценить романтического порыва. Дракон понял это почти сразу, попытавшись начать от корней спутанных ветром и водой кудрей Каи. Она терпела. Приноровившись, Штурм обнаружил, что у девушки длинные, ниже пояса, волосы, чего прежде не замечал из-за того, что она их убирала в прически. Немного обоюдного терпения, и спину укрыла теплая шелковая накидка каштановых вьющихся волос. Теперь гребень, действительно, беспрепятственно скользил, а гаснущий без внимания костер окрашивал все кроваво-медными бликами.
- Знаешь, - нарушила молчание Кая - у меня такое ощущение, что здесь, как будто бы рай, а я не имею права тут быть. Вот мне хорошо сейчас и за это меня обязательно накажут. Сейчас появится стража и меня заберут домой, а может, даже бросят в темницу или казнят...
- В тебе говорят твои комплексы. - тихо возразил Штурм. - Тебе следует научиться радоваться жизни, быть счастливой тоже искусство...
- Но я счастлива. А чувство такое, что нельзя. Может, рано расслабляться? У меня предчувствие. Кажется, что вот-вот из-за деревьев появится стража, бежать некуда, и меня схватят. А, может быть, и тебя...
Штурм ласково посмотрел на нее и украдкой, едва касаясь провел пальцами по волосам.
