1965 Ты знаешь, дорогая, Каждый вечер, Пока еще не выпала роса, Мне солнце опускается на плечи И в путь зовет — За дальние леса. Я знаю, Что за дальними лесами, За синими морями, далеко Есть женщины с нездешними глазами, Но мне С тобою рядом быть легко. Известно мне, Что за морями где-то Есть в райских кущах чудо-города, В них много блеска и чужого света, Но я туда не рвался никогда. Моя душа — в душе березы белой, Ее заморским светом не согреть. И память, Что Россией заболела, Не вытравить из сердца, не стереть. Я болен этой памятью навеки. А солнцу что! Ему-то все равно — Чьи океаны, Чьи моря и реки... Великое — оно на всех одно... Что значу я В сравнении с великим Светилом всех народов и веков, Когда мне дорог запах повилики, И дым костра, И тени от стогов, Когда молчат покинуто березы, Как будто слыша стуки топора. В такие ночи вызревают грозы. Ты спи, родная, спать давно пора... А я не сплю, А я бреду бессонно По некогда исхоженной тропе На грани тени и на грани солнца, Принадлежа России И тебе. 1965 Как уголек сожженной спички, Как дым ромашек на лугу, Любовь становится привычной. Но я привыкнуть не могу. И как привыкнуть, я не знаю. С годами Любится сильней. Ты для меня всегда — иная, Но не привычней, а ясней. Ясней глаза, Что отражают Небес весеннюю красу. Ясней любовь, Что отражает Любую страшную грозу. Ясней терпение, С которым Ты, бесшабашного, меня, Зовешь в грядущие просторы Тобой увиденного дня. Люблю, как заново рождаюсь. И в новорожденной тиши Живу, изменой не касаясь Твоей доверчивой души. Как от добра добра не ищут, Любви не ищут от любви. Я тот же, только сердцем чище, И жарче жар в моей крови. Я словно к тайне причастился Прошедших и грядущих дней. Гляди! Я заново родился, Как в первый день любви моей. 1966
Осенние кустарники красны. И желтизна берез Дрожит над ними. И я бреду И повторяю имя Той самой, С кем расстался до весны. Я не грущу, Хотя грустят леса, — Их тоже до весны покинут скоро Тетеревов любовные раздоры, Листы берез И птичьи голоса. Что сделаешь! Листву не удержать, И журавли не могут оставаться. Им надо — ввысь, Им надо — оторваться, А лесу нужно молча провожать И не грустить в рябиновом огне И в пламени берез, Что тихо гаснут... Тогда зачем тревожиться напрасно, Зачем грустить, когда не грустно мне? Мне весело от мысли, Что назад Вернутся птицы И листва вернется. И не беда, Что сердце грустно бьется, Что на душе Осенний листопад. 1966 Я верю белизне берез, Заре, Малиновкой летящей, Когда молчу, Под скрип колес Вплывая в утреннюю чащу. И конь, Уздечкою звеня, Бредет, за ветки задевая... И от росинок, как бывает, Намокнул рыжий круп коня. Гляжу, Под жалобу колес Дремотою объятый вроде, Как солнце медленно С берез На землю грешную нисходит. И вот уже Сквозь синь росы, Сквозь проглянувшее оконце Возникли рыжие усы Веселого, как бубен, солнца. Оно касается меня И словно делает счастливым. И грива рыжего коня Горит, как золотая грива. Ударил дрозд. Защелкал клест. Забился, пламенея, дятел. И смолк дремотный скрип колес, И замер конь, Как будто спятил. Оторопелый, он молчит. И, бессловесный, онемело Копытом о землю стучит. И снова трогает Несмело. И — наступает новый день В краю, Где сказки не забыты, Где смотрят в окна деревень Все те же грустные ракиты, Где на печи, Под потолком, Гутарит кот, сощуря око, С Иванушкою-дурачком, Что ходит в дураках До срока... Я тоже там, На печке, Рос. И сказкам тем же Крепко верил, Поверя белизне берез, Что отворяет Солнцу двери. |
