Анна вытерлась насухо жестким полотенцем, похлопала себя по щекам для придания румянца, надела платье, а потом вынула все вещи из рюкзака, оставив там только блокнот, ручку, бутылку воды, швейцарский армейский нож, карманный испанский разговорник и ключи. Вот так-то лучше. Она прокрутила в голове предстоящие двадцать четыре часа: встретиться с Лоренцо Гонсалесом, добраться ночным автобусом до Мехико, оттуда взять такси до Тепито, купить маску, вернуться в Оахаку с «маргаритой» в руке к завтрашнему вечеру.

Потом она наконец похоронит мать.

В растерянности Анна села на кровать. Казалось, с распятия на нее смотрел злой колдун и наводил порчу. В двух с половиной тысячах километров отсюда, в Нью-Йорке, Дэвид трахал Клариссу, надевшую соблазнительное нижнее белье. Она собирала заметки из журналов об открытии экспозиции в Метрополитене, писала за Дэвида твиты в Twitter, тешила его самолюбие, делала ему минет. Она приготовит ему пасту путанеска. И еще раз отсосет.

Анна пересчитала деньги. Две тысячи для Гонсалеса в первом конверте. Учитывая, что отец уже перевел диггеру две тысячи, она должна наркоману еще восемь. Эту сумму Анна положила во второй конверт. Деньги казались грязными, но чувственными. Как Дэвид. Она снова проверила мобильный. Ноль пропущенных звонков. Ноль входящих сообщений. Она плеснула себе еще половинку шота, выпила залпом. Месть – блюдо, которое лучше всего подавать холодным. Ладно, забудем об этом. Это Мексика. Путешествие за покупкой самой великой находки современности – сокровища доколумбовой эры – началось с первого шага. Анна встала, пошатываясь. Уже на пороге она надвинула на лоб темные очки.

У фонтана c купидоном она остановилась, провела рукой по потертому бортику, где осыпался бетон. Пухлое лицо малыша излучало безмятежность, а его невинность из-за отломанной конечности была скорее комичной. Ангел с одним крылом мог лететь только в одном направлении. Вопрос был в том, насколько быстро.

Эмилио Луна встал с кровати и почувствовал, что он все еще молод, – хотя натруженные руки ныли, свидетельствуя об обратном. Резчик масок сварил себе кофе, вышел на бетонный дворик своего дома в Сан-Хуан-дель-Монте, городка на холме неподалеку от Оахаки. Его инструменты лежали в груде вчерашних щепок. В воздухе пахло кедром. Эмилио нагнулся, чтобы достать до кончиков пальцев ног, и почти коснулся их. Затем вытянулся, чтобы достать до неба, и это ему почти удалось, затем поправил брюки, сел на пенек, заботливо подложив подушку себе под спину. Выбирая кусок дерева, резчик отмерил привычные тридцать сантиметров и понял, что у него проблемы.

Дерева было слишком мало, и все же ему не хотелось просто выбрасывать брус. Он повертел его в руках, думая, что же с ним делать. Потом набросал идею на картоне. Этому тигру он подарит человеческую усмешку и круглые, как монеты, глаза с замершими зрачками. Острым мачете Эмилио Луна избавил брус от коры, придавая ему форму. Затем положил маску на колени и принялся орудовать над ней клепиком и молоточком. Древесина стала обретать черты лица. Он встал, решив сделать небольшой перерыв, снова коснулся кончиков пальцев ног, а затем вытянулся вверх, почти достав до неба, прошелся по двору и вернулся обратно к маске.

Следующим этапом была шлифовка. Хуанито, парнишка с синдромом Туретта, его обычный помощник в этом деле, куда-то пропал. Его мать была тяжело больна, и Хуанито приходилось заботиться о своих сестрах. Резчик уже давно забыл о неудобстве ошкуривания, о том, как пыль и опилки оседают в ушах и носках. Парень заслужил повышение.

На пороге появилась жена. Он не поднял глаз.

– Voy al mercado[87], – сказала она.

– Sí[88].

– Что-то не так с тигром? Он выглядит очень необычно.

– Да, я знаю, – произнес резчик более пренебрежительным, чем ему того хотелось, тоном. – Я художник. Я творческий человек. И мне не нужно каждый раз делать одно и то же.

Иногда он говорил совершенно обратное.

– Я взяла деньги из подушки, – сказала жена, пожав плечами.

Он кивнул, притворившись, будто не замечает, что она хочет его внимания.

– Я скоро вернусь.

Только после того, как жена повернулась и побрела прочь, Эмилио Луна посмотрел ей вслед: широкие бедра, кривые ноги, поношенное платье-халат. Как он мог жениться на такой старухе? В молодости он представлял себе семейную жизнь тихой, как воскресный пикник, а себя – лежащим в тенистой прохладе эвкалиптового дерева и наслаждающимся сладкими, словно яблоки, поцелуями юной прелестницы.

Конечно, его жена скоро вернется. Куда же ей еще идти?

Эмилио Луна нанес на морду тигра первые полосы и пятна, сразу придав животному обезумевшее выражение, затем покрыл маску лаком и отнес ее в сад сушиться. Утомленный, он плюхнулся в гамак и прислушался к пению птиц в саду.

Час спустя он проснулся. Маска высохла. Он вырезал два отверстия и приложил ее к лицу. Примерять свои изделия не входило у него в привычку, но с этой маской все было по-другому. С обеих сторон под нее пробился тонкий луч света. Эмилио Луна схватил с сушилки свои тренировочные штаны, накинул их на голову и завязал штанины под подбородком. Танцующие на Карнавале повязывали головы шарфами, но эффект был одинаковым. Тьма. Клаустрофобия. Охватившая Эмилио Луну паника напомнила ему тот единственный раз, когда он решился нырнуть под воду с головой.

Резчик бродил взад-вперед по двору, все быстрее и быстрее, ускоряясь по мере того, как в его крови рос адреналин. Он вдыхал то, что только что выдохнул. Вдохнул зверя, выдохнул зверя. Он схватил метлу и ударил по висевшему на сушилке белью. Огромный лифчик жены упал в пыль, резчик подцепил его за бретельку и стал размахивать им над головой, имитируя вертолет, пока вещь не улетела в соседний двор. Эмилио Луна завопил и погнался за кошкой, которая сидела возле охапки дров, напугал ее, и животное перепрыгнуло через стену, спасаясь от безумца. Он рванул ветки кустов, ударил по ничего не подозревавшему гамаку, и тут его взгляд упал на плетеное кресло, беззащитно стоявшее на солнце. Эмилио Луна отдубасил невинную солому от всей души.

Время остановилось. В одно мгновение воцарилась гробовая тишина.

Истощенный, чувствующий головокружение, резчик сорвал с себя маску и рухнул в пострадавшее кресло, очнувшись от сна, который он тут же почти забыл. Кошка прибежала обратно и принялась описывать сумасшедшие восьмерки около его ног. Эмилио Луна глубоко погрузил пальцы в ее шерсть. Безмозглое животное, как же быстро они все забывают.

То ли эта маска обладала странной силой, то ли он просто был слабым стариком, которому стало дурно в жару. Будучи не до конца уверенным в своих ощущениях, одно он знал наверняка: когда жена спросит, как ее бюстгальтер оказался во дворе у соседей, Эмилио Луна свалит вину на кошку.

– Buenas tardes, Emilio Luna[89].

Резчик вздрогнул и поднял голову. Незваные гости редко приходят с хорошими новостями. Так и случилось: через его забор свешивался пьяный человек. Borracho[90] был невысокого роста, лицо его отдавало болезненной желтизной, а щеки давно не знали бритвы. Его выцветшая розовая майка была покрыта серыми чешуйками, как будто он чистил в ней рыбу. Мясистая рука сжимала полупустую бутылку «Короны». Мужчина выглядел довольным от того, что розыгрыш удался.

Эмилио Луна уже вознамерился сказать незнакомцу, чтобы тот убирался прочь, когда гость произнес поразительно трезвым голосом:

– Что же ты не приветствуешь меня сегодня, друг мой?

И вдруг лицо его показалось донельзя знакомым. Целеустремленный взгляд, искорка иронии в глазах. Эмилио Луна вгляделся в помятое лицо и расхохотался:

– А, Patrón! Отлично выглядите.

Было непривычно видеть Рейеса в деревне, хотя тот появлялся там каждый сезон, но неожиданно, как снег на голову, и обменивал хрустящие пачки банкнот на дюжину масок. Эмилио Луне ужасно не нравилось продавать свои работы омерзительному El Pelotas – это было все равно что собственноручно положить единственную любимую дочь в постель к педофилу, – но разве приходилось выбирать? У резчика имелось чувство собственного достоинства, но у него было и брюхо – а еще жена, кошка, осел, полдюжины детей и черт знает сколько внуков, что даже имен всех не запомнишь. Каждый мужчина, женщина и ребенок тянулись к Эмилио Луне с протянутой рукой.