ЕДИНСТВЕННОЕ упоминание о воеводе Лвове (Лвовъ: не Львов!) - отнюдь не князе, и носящем уменьшительное прозвище Внучко (проверьте в поисковых машинах!) - мы находим в личных приписках бюрократически-скрупулезного Ивана Васильевича, внесенных уже во 2-й (1-й: Синодальный список Никоновской летописи) - казавшийся окончательным, вариант Летописного Свода: '...пришли со всеми людьми здравы, а Внучко Лвовъ съ Пермячи къ великого князя воеводамъ не поспел, а пришелъ въ судехъ опосле, и Казанские люди его побили и самого убили' [там же, т. 13\2, с.446]. Частное ('его побили') поражение отставшего мелкого подразделения и гибель его невысокого командира было выдано за поражение всей кампании.
Мы не знаем имен воевод, оставшихся неизвестными советников юного Ивана Васильевича, планировавших кампанию (службы генерального штаба, как известно, в т.в. не было). Лишь некоторые обстоятельства допускают видеть, среди московских воевод, помимо названных Микулинского-Пункова и Серебряного-Оболенского, также Данилу Захарьина. Когда в сер. 1570-х гг. Иван Грозный писал ответ плененному охраннику Василию Грязному, отказываясь обменять стражника на крупнейшего крымского воеводу Дивей-мурзу, он упоминает, приравнивая к татарскому военачальнику как достойную меру для обмена, лишь двух воевод: М.В.Глинского, своего дядюшку, и С.И.Микулинского (+ 12.08.1559 г.), кашинского князя, в близком родстве с царем Иваном не состоявшего. Московский конюший М.И.Глинский, безцветный на поле боя, был низвергнут Московским восстанием 1547 года, когда власть в правительстве перешла к многочисленным родственникам Захарьиных - потомков тверского (в последние годы жизни) боярина Акинфа Великого. Быть может, выстраивая ряд, царь называл здесь ведущих политиков боярских групп, связанных с царицей-матерью и с собственной царицей (Данила Захарьин, однокровный брат царицы Настасьи, выдал дочь замуж за одного из Оболенских)?
Операция была идеально подготовлена, и Сапа-Гирей не зря заподозрил приближенных: "Вы, деи, приводили въеводъ великаго князя"... Но СКЦ - чей автор был его приближенным, сопровождая хана, рассказывая о походах на Казань - скрупулезно и со многими, неизвестными русским и мусульманским источникам, подробностями, об этой операции промолчало ВООБЩЕ.
Сказитель не игнорирует её - её масштаб и значение в те годы были понятны абсолютно всем, особенно в Европе, где только и читали сказания на кяфирском русском языке. Так Сказитель выдал бы себя самого, ранее представившегося свидетелем и участником событий! Но он распределяет ее эпизоды между походами годов 1530 ("2-е взятие Казани": разгром ханских кабаков, тёплое время года) [там же, т. 19, с.38] и 1549 ("3-е взятие Казани": поход судовой рати, участие воеводы В.Серебряного, взятие шатров хана) [там же, с.57].
В Буслаевском списке поход 1549 г. был описан бегло, без подробностей: не указано даже имен воевод. Впоследствии автор внес подробности, как мы знаем, легендарные (легендированные), перенесенные из прошлого 1545 года, заместив имя реального Дмитрия Бельского князем Василием Серебряным. Но он оставил неприкосновенным умолчание Буслаевского извода о походе с датой 1545 г., вопреки фактам заявляя о рейде года 1549-го: "Се збысться начальная победа, первая, Самодержца нашего надъ злою Казанью" [там же, с.59 (Соловецкий список)].
Что это не ошибка, а намеренное искажение, видно из проговорок Сказителя. Сообщая о закладке царем Свияжска после неудачи похода в '3-е лето царства своего' (1550), беллетрист датирует его 1547, отсчитав не от 1550 года, а от 1545: '...Въ третее лето царства своего царь Иванъ Васильевичъ собра вся князи, и воеводы своя, и вся воя многа и поиде самъ, во многихъ тысящахъ, въ зимнее время, въ лето 7058. И велика бысть нужа воемъ его; отъ студени бо и отъ мраза, и отъ глада изомроша, къ тому же весна скоро приспе, и дождь великъ идяше, месяцъ непрестанно, - яко и становищемъ воинскимъ потонути, и местъ сухихъ не изообрести, где постояти и тогда огнемъ горети, и ризы своя посушити, и ядение сварити. И мало стоя у Казани, постемъ 3 месяца, приступающи ко граду по вся дни, бьющи по стенамъ бо изъ великихъ пушекъ. И не преда ему Богъ Казани тогда, яко царя не бысть въ царстве Казанскомъ, и не бы славно было взяти его. И поиде на Русь, Казанскую землю всю повоевавъ и главнею покативъ. А на Свияге-реке градъ поставити повеле на устрашение Казанцамъ, яко да будетъ пристанище воямъ и покой. И поставиша градъ въ лето 7055-го, июня въ 30 день, и въ немъ церкви воздвигоиша' [там же, Буслаевский список]. Редактируя сочинение, Сказитель исправил эту хронологическую проговорку, но допустил новую: 'И се збысться начальная победа, первая, самодержца нашего надъ злою Казанью. И никакоже царь съ Казанцы своими устрашися, ни смирися съ Московскимъ самодержцомъ, ни преста отъ злаго обычая своего, еже воевати Руския земля! Но борзо умре, по возвращени своемъ изъ Нагай, царствова по той победе толко 2 лета. <Как> умре царь Казанскый, начать князь великый рать свою возвизати, переменяя, повся лета, на Казанскую державу. Неизходимо воинество Руское бываше по 7 летъ исъ Казанския области, донележе, смиривъ его темъ, и взять' [там же, Соловецкий список]. Думаю, автор СКЦ охранял секретные эпизоды биографии завербованного агента - видимо, крымского послужильца Сапа-Гирея, после 1549 г. возвратившегося в Османский султанат.
В другом месте, говоря о тщетной предосторожности фаворита ханши, начальника немногочисленной крымской стражи казанских Гиреевичей, Сказитель повествует: "...побеже исъ Казани, не являяся никому: яко не побеже, но яко збирати воя и поиде самъ, - не веруя инымъ посланнымъ отъ него: все бо посылаеми не дождаху тамо, уду же посланы бываху на собрание воиномъ, <но> къ Москве и зъ грамотами его приежжаху и отдаваху самодержцу" [там же, с.71]. В черновике попытка бегства и гибель Кощак-улана, списывая на казанцев, изображена так: "...Онъ же собрався съ Крымскими варвары, и нощию побеже исъ Казани. Казанцомъ же, собрася всемъ 10000 лехкихъ людей, и постягаша его въ поле бежаща, и побиша ихъ 5000, и взяша богатства много у нихъ, Кощака и, зъ братомъ жива изымаша, и зъ женою, и зъ детми, и 300 добрыхъ ворваръ, въ нихъ же бе 17 князей, 12 мурзъ, и послаша его къ Москве бещестно" [там же, Буслаевский список]. Редактируя рассказ, располагая материалами царской канцелярии, Сказитель переписал: "...Казанцы же испустиша его и даша весть царю Шигалею, - и взыдетъ на нихъ вина бежания его - не любяше бо его Казанцы за сие, что, иноземецъ сый, яко царь силно владеша ими. Царь же Шигалеи посла за нимъ погоню, воеводу Ивана Шереметева, а съ нимъ 10000 лехкихъ людеи. Воеводы же догнавъ его въ поле, бежаща между двема рекама, Дономъ и Волгою, на переволоке. И поби всехъ бежащихъ съ нимъ 5000..." [там же, Соловецкий список]. ЛНЦ же рассказывает совсем иначе: "...И приходили Чюваша Арьская зъ боемъ на Крымцовъ: "О чем, де, не биете челомъ государю?" - пришли на царевъ дворъ, и Крымцы Кощакъ-уланъ со товарищи съ ними билися и побили Чювашю. Богъ бо ихъ смяте межюусобную бранию за многопролитие христианьское! И прехали ко государю служити многие князи и мырзы, видевъ государево великое жалованье, а свое изнеможение. А государь ихъ жалуючи опять отпущалъ во Свияжской градъ, а велелъ ихъ тутъ устраивати. И Крымцы, видевъ то, что имъ отъ Казанцовъ быти отданнымъ государю, собрався все, да пограбя что возможно, побежали ис Казани триста человекъ улановъ и князей и алеевъ, и мурзъ, и казаковъ добрыхъ, опричь людей, а жены и дети пометавъ. И прибежали на Каму, а тутъ стоялъ великого князя дети боярские и стрельцы. И они побежали вверхъ по Каме и прибежали къ Вятке-реке, а уже тутъ не чаяли великого князя людей: стояли бо, утаяся по сторожамъ. А стоялъ Бахтеяръ Зузинъ съ Вятчаны, да казаки государевы Федка Павловъ да Северга Баскаковъ. И Крымцы, поделавъ тары, да повезлися, и пришелъ на нихъ Бахтеяръ съ Вятчаны и казаки, да ихъ побили на голову и потопили, а живыхъ изымали Кощака-улана, Барболъсунъ-улана, Торчи-князь-богатыря, Ишмахъумети-мырзу, Сулешева брата Крымскаго, и иныхъ улановъ и князей. Изымали ихъ живыхъ и къ государю привели 46 человекъ. И государь ихъ за ихъ жестокосердие казнити велелъ смертию" [ПСРЛ, т. 13\1, с.168 (т. 13\2, с.468; т. 20, с.483)]. Летописный рассказ был знаком Сказителю - осведомленному о числе 300. Рассказ был и более захватывающ: крымцы, опасаясь погони, бежали не на юго-запад, а на восток, рассчитывая уйти за Урал, и уже оттуда, из тайги спуститься в Сред.Азию, вернувшись в Турцию кружным путем, тем не менее, оказавшись перехваченными в дороге, - однако, он оказался заменен, как сказали б днесь, "дезинформацией".
