Над строем пронесся шепоток, матросы завертели головами, что-то выспрашивая друг у друга. Новость удивила и напугала многих.

– …неизвестная хворь… может, эпидемия?.. Разве бывает так, чтобы на тот свет за одну ночь, без мук и криков?.. Яд?.. Ни воды, ни пищи с континента еще не привозили…

– Тихо!!! – Надсадный крик Данбрелла разом обрывает бормотание. – Если кто хочет сказать – пусть говорит перед всеми! Я не для того стою здесь, чтобы слушать базарные пересуды!

После его слов воцаряется молчание. Матросы опускают глаза в палубу, изредка искоса поглядывая друг на друга. Капитан уже собирается что-то сказать – видимо распустить команду по своим постам – как вдруг из строя выходит пожилой матрос. Эду виден только затылок с длинной, седой как лунь косой.

– Сэр, я знаю, что погубило этих несчастных.

Данбрелл недоверчиво склоняет голову к плечу.

– Я не помню вашего имени, матрос. Вы из последнего пополнения?

– Так точно, сэр. Меня звать Лэмюэль Шарс, сэр.

– Говорите, мистер Шарс.

Теперь Сол узнает его. Ну да, сухощавый старик с широкими костлявыми плечами и длинными, как у обезьяны, руками. Это тот самый матрос, что ставил на то, что Сол не переживет два дня. И он же нес на вахте религиозную чушь о «Кровавой деснице».

– Это корабль, сэр. Безбожники-республиканцы навлекли на него проклятие Всевышнего. Нельзя было называть корабль таким именем. Он привел их к гибели, а теперь начал забирать жизни наших солдат и матросов. Его нужно оставить – как можно скорее. Пусть ему дадут новое имя и снимут эту ужасную фигуру… и священник освятит его под новым именем и новым флагом. Иначе нельзя… Иначе – горе всем нам!

– Довольно! – прерывает Данбрелл путаную речь старика. – Иди назад в строй.

Он осматривает беспокойно переглядывающихся матросов, нервно сжимающих оружие солдат.

– Слушайте все! Корабль не может убивать – это делают только люди. Наши враги или мы сами – по неосторожности, глупости или злому умыслу. Корабль не может убить! Он бездушное орудие в людских руках. Помните это! А всякого, кто будет распространять слухи о проклятии, ждет телесное наказание. Всем вернуться к своим постам! За работу!

Но угроза Данбрелла не помогает. Весь день матросы кучкуются по углам и перешептываются. Шарс постоянно бормочет о проклятии, взвинчивая своих товарищей, а заодно и тех, кто оказывается достаточно близко, чтобы расслышать его. Ненависть к призовому кораблю отчетливо зарождается в сердцах матросов. Это изменение чувствуется во всем – в их обращении с такелажем и рангоутами, бочками и инструментом.

А на следующее утро еще троих находят мертвыми.

Страх. Страх становится основой словам, действиям, мыслям. Теперь уже никто не сомневается, что на «Кровавой деснице» лежит проклятие. Пятеро пропали без следа в первые две ночи. После была неделя тишины, но по истечении ее исчез мидшипмен Ригстоун.

– Джентльмен и будущий офицер не может изменить присяге! – Данбрелл налитыми кровью глазами оглядывает выстроенных перед ним матросов. Опущенные головы, надсадное сопение, шевеление, похожее на морскую рябь. Голос капитана вот-вот сорвется на крик. – Я узнаю правду! Даже если придется обшарить дно бухты на милю вокруг этого фрегата, я найду тело моего мидшипмена! Я клянусь, если один из вас, мерзавцев, решил, пользуясь ситуацией, подло напасть на него, он будет повешен на рее. А перед повешением я велю сечь негодяя, пока мясо не начнет отставать от ребер!!!

Над палубой – гробовое молчание. Матросы не раскрывают ртов, не поднимают тяжелых взглядов. Ощущение угрозы витает в воздухе. Сол хребтом его чувствует. Кажется, команда, не сговариваясь и не планируя, уже вынашивает мятеж, точно блудливая, бесшабашная мать – нежданного ребенка. Как скоро он родится? Ясно одно: страх есть первооснова всякого иного чувства на этом корабле. Чем сильнее он завладеет командой, тем страшнее будет выплеск порожденных им гнева и ярости.

Мастер и его помощники обыскивают палубы по два раза на дню. Порядки на «Кровавой деснице» все больше напоминают тюремные. Матросам запрещают покидать свои столы, все работы сводят к минимуму, морпехи непрестанно патрулируют корабль, от верхней палубы до трюма. Пленных республиканцев сторожат утроенным караулом, кормят один раз в день, так, чтобы только не умирали. Те, кому достало смелости роптать, лежат избитые прикладами, не в силах даже подняться.

– Команде нужен козел отпущения, – говорит Паттерли.

Сол случайно подслушивает его разговор с мастером-эт-армс на квотердеке. Мастер, коренастый, кривоногий тоск по имени Диверли, согласно кивает:

– Они не успокоятся, даже если ни один человек не пропадет больше. Команда многое может стерпеть, но не такое. Колдовство победишь только огнем и кровью. Скорее бы капитан договорился с призовым агентом…

– Да он уже договорился. Только из-за войны Адмиралтейство не может ни прислать сюда нового капитана, ни разрешить перевод фрегата на другую базу. А здешний комендант, поганый слизняк, не желает брать на себя ответственность за военный пароходофрегат. Знает, что торгаши мигом растащат с него все, что можно использовать или продать. Мы крепко сели на мель, дружище Рабнар…

Нескончаемая жара угнетает. Даже ночь не приносит облегчения. За долгий день корабль разогревается, словно печь, и с наступлением темноты продолжает неохотно отдавать накопленный жар. Не ощущается ни малейшего дуновения ветра – влажный воздух застывает, как кисель, вдыхать его неприятно. Постоянно преследует чувство, будто задыхаешься.

– К дьяволу все, – ворчит Хорст, напряженно всматриваясь в темноту. – Если в этих досках и правда поселилось вражье колдовство, то нам его не миновать.

– Разве республиканцы не безбожники? – спрашивает Дилвинт.

Хорст смотрит на него с нескрываемой злостью.

– Я тебе сейчас передние зубы выбью, полудурок. Ты что несешь?

Дилвинт сжимается, втянув голову в плечи:

– Я просто хотел сказать, что, если они не верят в такие штуки, как они могли заколдовать корабль?

Хорст замахивается. Дилвинт испуганно дергается, но старый матрос в последний момент останавливает руку. Он досадливо сплевывает за борт, не утруждаясь объяснениями. За него говорит Сол:

– Проклятие могли наложить и не республиканцы. Да и то, что в массе своей они атеисты, еще не значит, что они все как один такие…

Дилвинт старательно кивает. Похоже, из объяснения Сола он ничего не понял.

– А, забудь, – машет рукой Эд. – Кто бы тут не постарался, нам от этого не легче.

– Иди-ка лучше убери вон тот канат, – кивает ему Хорст. – Плохо он лежит. Боцман увидит – как пить дать получишь по зубам.

Дилвинт поспешно отправляется выполнять поручение. Хорст достает щепоть табака, засовывает ее за щеку.

– Еще двоих сегодня забрали с горячкой, – он произносит невнятно. – Морпехи по вахтам меняются, три вахты здесь, три – на «Агамемноне». А мы здесь торчим, как привязанные, ждем, когда темная сила по новую душу явится.

Сол не отвечает. Взгляд его скользит по палубе, непривычно ярко освещенной. Это Паттерли приказал – надеется хоть как-то успокоить команду. Сам он почти каждую ночь на ногах, выхаживает по квотердеку, как сыч, отсыпается днем. Сейчас его не видно, но он где-то рядом, это точно. Противный, лающий кашель его то и дело разносится над палубой – похоже, лейтенант скоро сляжет, доведут его ночные бдения. Дилвинт кряхтит, волоком тащит канатную бухту. Сутулый, бледный как полотно – тяжело ему даются последние дни. Сол точно знает, что Дилвинт тот еще трус – собственной тени боится. В своем мире Сол презирал бы такого человека, а тут – не получается. Когда воочию видишь чудовищ, ощущаешь их горячее дыхание, отвратительные прикосновения… Дилвинт боится не напрасно. Да и сам Эдвард не сомневался, что рационального объяснения пропажам матросов и морпехов нет.

Думать об этом не хочется. Жаль, что русалка больше не приходит. А может, и к лучшему… что, если сказки не врут, и она просто заманивала его, желая утянуть на дно?