Отец, помню, тогда сильно занемог, матери приходилось самой управлять делами, да еще и за ним ходить. В тот год короновали Бертала Второго, отца нынешнего монарха. И вот заявился к нам на постоялый двор одноногий моряк. Удивительный был человек, скажу я тебе. Лицо в шрамах, кожа грубая, дубленая, руки все синие от татуировок. За ужином стал рассказывать о своих морских приключениях, платил щедро, угощал зевак выпивкой. Больше всего мне, глупому мальчишке, тогда понравились россказни о геройских боях и призовых деньгах. А еще про то, что еды на корабле всегда вдоволь. Короче, наутро я собрал в узелок свои пожитки и ушел с этим моряком в Диркафф, где записался волонтером на бриг «Энжи». За подпись на пять лет службы я получил тридцать фунтов. Таких денег я отродясь в руках не держал, да и отец мой, пожалуй, тоже. Это потом я узнал, что юнге положено пятьдесят, а бывалому моряку – все семьдесят. Деньги я передал двоюродному дяде с просьбой передать их матери. Не знаю, передал он их или нет… Вряд ли. Я бы не передал.

Так я и стал моряком. Прошли первые пять лет. Из юнги я сделался матросом, а после – и опытным матросом. Когда срок мой истек, меня перевели на фрегат «Виктория». Само собой, премии за это я уже не получил. Это только говорят, что морская служба заканчивается. На самом деле уволить тебя могут, только если ты станешь совсем негодным калекой. Видал я таких – слепые, глухие, безрукие, безногие. Старухи-матери катают их в тележках по ярмаркам, собирая подаяние. Те, кто поудачливей, кончают службу, лишившись ноги или руки, как тот моряк, что сосватал меня на «Энжи». Если такой не пьет горькую, у него достанет деньжат, чтобы открыть себе лавку или наливочную в каком-нибудь порту, обзавестись толстухой-женой и спокойно доживать свой век. Но куда больше нашего брата сходят на берег без гроша в кармане, одинокие и никому не нужные. Такие оканчивают свой путь в придорожной канаве, захлебнувшись собственной блевотой.

Хорст хмурится, сплевывает изжеванный ком табака и лезет за новой порцией. Огромная оранжевая луна висит над бухтой, заливая все вокруг холодным мертвенным светом.

– На «Виктории» мы гоняли приватиров, – продолжает он. – Неблагодарное занятие. Приватиры – добыча скудная. Трусливые, на плохих кораблях… а если дело дойдет до абордажа, дерутся как загнанные крысы. Оно и понятно – им, кроме виселицы, ничего не светит. Редко когда возьмешь такой корабль, а если и возьмешь, получишь от призового агента сущие гроши.

Так я отходил еще года четыре. Потом коммандеру Митсу улыбнулась фортуна. Он заполучил новое звание, а вместе с ним – призовой фрегат «Фиарка», в честь проклятого черного континента. Оно и верно – чернокожих там служило немало. Глупые, как пробки, с морским делом дружат хуже, чем портовая шлюха. Но, как бы его не назвали, у него было две палубы и шестьдесят четыре пушки, совсем как у нашего «Агамемнона». Тогда случилась новая война с республиканцами, и мне довелось побывать в настоящем морском сражении. Если и ждет меня после смерти ад, то в тот день я увидел, каким он будет. Трехпалубный линкор вышел на нас и угостил калеными ядрами. Начался пожар, нас отправили качать насосами забортную воду. Огонь разошелся по первой и второй палубам, а мы оказались в трюме, запертые в чаду с ревущим пеклом над головами. Не знаю, сколько времени мы там пробыли, но вскоре матросы стали задыхаться от скопившегося угара. Я держался недолго – упал без чувств, что твой мешок с потрохами. На мое счастье, были на помпах люди покрепче меня. Им хватило сил затушить пожар. «Фиарка» вышла из боя, и нас, бездыханных, вытащили на верхнюю палубу. Много народу тогда угорело, но я выжил. Фрегат отправили на ремонт в метрополию, а меня перевели на один из трофейных трехпалубников…

Хорст умолкает, тревожно вслушиваясь в тихий плеск волн и поскрипывание снастей. Эд замолкает, стараясь понять, что обеспокоило товарища. Кажется, ни один посторонний звук не нарушает ночного спокойствия. Тревожно и пугающе звучат склянки. Оканчивается вахта.

– Пойдем спать, – поднимается на ноги старый моряк. – Отдохнуть надо, а то что-то мне неспокойно…

На орудийной палубе душно. Тело покрывается скользкой пленкой пота, в горле першит от влаги. Усталость тяжелым грузом давит на грудь, но из-за духоты уснуть не получается. Кожу саднит от грубой, просоленной парусины, пропитавшиеся потом волосы жесткой паклей давят на череп. Голову как тисками сжимает – видимо, поднялось давление. Устав вертеться в узком, неудобном гамаке, Сол встает и поднимается на верхнюю палубу. За такое можно получить веревкой – матросу запрещено самовольно перемещаться по кораблю. Но офицеров не видно – похоже, им удушливая ночь спать не мешает. В капитанской каюте, где расположился Лим Паттерли, мерцает слабый огонек. У бака стоят двое морпехов – стерегут пленных республиканцев. Там, в отдельном закутке, устроенном плотниками, сидит капитан «Кровавой десницы» – единственный выживший офицер, насколько Солу известно.

Невероятное, пугающее спокойствие царит в бухте. Не слышно даже дуновения ветра и плеска волн. Вода внизу похожа на стекло – гладкая и неподвижная. Такую даже в пруду не часто увидишь. Стараясь не попасться морпехам на глаза, Эд садится у грот-мачты, закрывает глаза… Может, хоть здесь получится задремать.

Тревожную, беспокойную дремоту нарушает тихий шум. Эд раскрывает глаза, внутри уже готовясь получить удар веревкой или кулаком. Перед ним, всего в шаге, замирает огромная крыса. Таких больших Эд еще не видел – она размером с крупную кошку или даже собаку. Маленькие злые глазки, не мигая, смотрят на человека. Эд косится по сторонам, подыскивая что потяжелее, чтобы кинуть в зверя. Крыса ощеривается, показав длинные передние зубы, и не спеша уходит, скрывшись между бочек.

– Diky ludi… – бормочет Сол. – Могли бы хоть кота завести…

Непонятно почему, но крыса испугала его. Необычно крупная, но все же – крыса.

– А ты что тут сидишь? – Резкий оклик заставляет Сола вздрогнуть.

Обернувшись, он видит одного из караульных с ружьем наперевес. Примкнутый штык нехорошо поблескивает в неровном свете фонарей. Морпех подозрительно оглядывает Сола.

– Ты бы шел отсюда, – наконец говорит он. Ствол ружья слегка опускается. – Пока тебя вахтенный офицер не заметил.

Под пристальным взглядом морпеха Сол нехотя поднимается на ноги и идет к люку. Когда он уже ставит ногу на первую ступеньку, за спиной раздается короткий надсадный хрип. Обернувшись, Эд замирает в оцепенении. Морпех, только что угрожавший ему оружием, полулежит, прислонившись к мачте, глаза его широко раскрыты, язык вывалился из перекошенного рта. Осторожно Сол подходит к нему, наклоняется, трогает за плечо.

– Эй! Что с тобой, приятель?

От прикосновения солдат медленно заваливается на бок. Эд пытается нащупать пульс, но тут же в страхе одергивает руку – тело несчастного холодное, как лед.

– Дарби! – раздается с бака окрик. – Ты что там застрял, рыжий дьявол?!

Эти слова звучат для Сола как сигнал – он бросается к люку. Стараясь при этом не шуметь, со всей возможной быстротой он возвращается на свое место. Забравшись в гамак, он замирает. Рядом похрапывает Хорст, что-то сонно бормочет Дилвинт. Эд старается дышать ровно и глубоко, изображая крепкий сон, но до самой побудки дремота даже издали не подбирается к нему.

Утром, перед завтраком, матросов выстраивают на шканцах. Здесь же почти два десятка морпехов, замки взведены, штыки пристегнуты. На лицах многих – подозрительность и досада. Лейтенант Паттерли, раскрасневшийся, в расстегнутом мундире нервно меряет шагами квотердек. Говорить он не начинает – ждет.

Данбрелл появляется спустя минут двадцать – в треуголке, с короткой саблей на поясе, в глухо застегнутом мундире. Опершись о перила, он окидывает построенных перед ним матросов.

– Я не хочу, чтобы в моей команде ходили пересуды и слухи, – хрипло выкрикивает он. – У меня нет тайн от моей команды. Сегодня ночью на палубе призового фрегата умерли два человека: морской пехотинец Дарби Камгроу и матрос Арк Винделл. Мы не нашли на их теле ран или иных следов насилия. Доктор МакКатерли сейчас выясняет, что могло привести к их кончине. Те же из вас, кто вчера ночью во время вахты видел этих людей, упокой Господь их души, и заметил что-то подозрительное… пусть расскажет.