Разглядывая комариков, я невольно вспомнил Сибирь.

В дремучем бору сосна к сосне стоит близко. Внизу полумрак, как в темной комнате, и тишина. Там, где сквозь полог хвои пробивается солнце, будто окна в темной комнате. У таких окон и собираются рои маленьких грибных комариков и заводят нежные песни.

В рою несколько тысяч комариков, и каждый пляшет, взметнется вертикально кверху и медленно падает вниз. И так все время, вразнобой. Но иногда танцоры, будто сговорившись, все сразу, как по команде, взмывают кверху и падают вниз.

Лишь бы собраться комарикам на солнечном пятне, а там можно обойтись и без него. И рой, приплясывая кверху и книзу, медленно плывет по лесу, тонко звеня тысячами маленьких прозрачных крыльев. Вот на пути опять солнечное пятнышко, и рой задерживается на нем, сверкая яркими светлыми точками. Зашло солнце, и не стало видно комариков, только звенят тонкие крылья.

Иногда с роем происходит что-то непонятное. Будто воздух взмыл резко вверх и вздернул коротким рывком за собой всех сразу пилотов. И так подряд несколько бросков в разные стороны. Дымок папиросы плывет струйкой кверху, не колышется, значит, воздух неподвижен, и прыгают комарики сами, по какому-то неуловимому сигналу. Сходным образом громадные стаи скворцов, летающих на юге зимою, в изумительном согласии делают внезапные повороты, виражи, подъемы и падения, стайки мелких рыб совершают мгновенные броски, прячась в коралловые рифы. Как все это происходит и какой имеет смысл у комариков? Ни звук крыльев, ни зрение тут не имеют значения, а, конечно, что-то совершенно особенное и еще не известное науке.

Несколько взмахов сачком, рой рассеян, оборвался звон крыльев. Но проходит десяток минут, и комариков будто магнитом стянуло вместе, они вновь реют в воздухе дружной компанией.

В сачке же копошатся нежные маленькие зеленоватые самцы с роскошными мохнатыми усами. Весь рой — мужское общество!

И тонкий звон крыльев, и тысячи светлых точек на солнечном пятне, и медленное путешествие по лесу — все это для того, чтобы облегчить встречу с подругами, рассеянными в большом дремучем лесу.

А что это за таинственные взметывания всего роя, странные подергивания? Какое они имеют значение? Каков механизм, управляющий миллионным скоплением насекомых, и какие органы чувств обеспечивают эту необыкновенную слаженность сигнальных звуков и движений?

Кто и когда сможет ответить на эти вопросы?

По берегам озер, особенно мелких, засоленных, с топкими берегами, водятся мушки-береговушки. Небольшие, серенькие, продолговатые со слегка зеленоватыми глазами, они не блещут внешностью. Но одна особенность заставляет обратить на них внимание. Береговушкам неведомо одиночество, они всегда держатся большими скоплениями. Часто вся кромка воды и мокрого ила усеяна ими. Они копошатся плотной массой, едва ли не соприкасаясь друг с другом телами. В каждом скоплении десятки, сотни тысяч насекомых. Впрочем, кто считал: быть может, даже миллионы. Мушки легко бегают как по топкому илистому берегу, так и по воде. Они все время в движении, что-то слизывают с поверхности болотной воды, наверное, бактерий, инфузорий или водоросли, часто взлетают, садятся, снова взлетают. Кромка берега — их любимое место, за что они и получили такое название. Мушки откладывают яички в ил, в котором развиваются их многочисленные личинки. Здесь они питаются корешками растений, водорослями.

Соленое озеро — обитель береговушек. Возле него на маленьких озерках с лилово-красной соленой водой и белоснежными, покрытыми солями берегами их особенно много. Без них как-то и не представляешь этого края озер, тростников и буйной солончаковой растительности.

После необычно многоснежной зимы и дождливой весны 1966 года уровень воды в Соленом озере поднялся почти на метр. Большая вода продержалась и до самой осени, когда я заглянул сюда. Полюбовавшись синим озером, поглядев на рои комариков-звонцов, на объедающихся ими паучков и ящериц, на многочисленных легкокрылых стрекоз, я вспомнил и про мушек-береговушек и удивился. Они куда-то исчезли. Впрочем, что за темные облачка на гладкой поверхности воды посредине маленьких озер. Да это береговушки! Вода затопила илистые берега и мушки, изменив своим обычаям, стали теперь собираться на воде, отказались быть береговушками, расстались с землей, превратились в плавунчиков. Нынешние берега, заросшие солями, им не понравились.

Все же кое-где по бережкам есть небольшие скопления. Одно такое сборище я вижу поблизости. Мне хочется сфотографировать мушек. Задача нелегкая. Как к ним подобраться. Тысячи глаз видят меня, и среди тысячи глаз обязательно найдутся глаза самых осторожных. Они не в меру чутки и взлетают прежде времени, а за ними и все остальные. Взлетают как-то по-особенному, наверное, подавая сигнал опасности, так как после обычного взлета покой скопления не нарушается. Точно такие же порядки существуют и в больших стаях уток, гусей, антилоп, газелей, оленей и многих других животных.

Впереди по бережку на крошечных лапках коротенькими шажками семенит трясогузка. Иногда взглянет на меня черными глазами и… раскланяется. Трясогузка ловит береговушек, и они, такие ловкие, перед ней разлетаются. Но иногда элегантному охотнику сопутствует удача, и трясогузка быстро-быстро склевывает добычу. Передо мной разлетаются в стороны так же, как и перед трясогузкой, уступая дорогу, и меня будто всюду сопровождает мертвая зона.

Тогда я хитрю. Пытаюсь подкрадываться только к маленьким группкам. Среди них, мне кажется, меньше осторожных, подающих тревогу. И верно! Мушки меньших скоплений доверчивей. Может быть, и трясогузка вот на таких разинь тоже рассчитывает. Медленно-медленно я склоняюсь с фотоаппаратом над мушками. Но расстояние еще велико. Надо становиться на колени. Только как же это сделать в жидкой грязи?

Выход находится. Помогает неизменный спутник — посох. Положив его в грязь, на него можно опереться коленом. Несколько раз щелкает затвор. Пожалуй, хватит. Но что с моим коленом? Оно в липкой черной грязи. Половина полевой сумки грязная. А ноги совсем погрузились в месиво. Пытаясь встать, я завязаю еще больше. С трудом освобождаясь от плена, невольно сравниваю себя с домашней мухой, попавшей на липкую бумагу.

Теперь скорее к воде отмываться. Впрочем, все это неважно. Лишь бы вышли снимки.

Синее-синее озеро в ярко-красных берегах сверкало под жарким солнцем. Наверное, из-за берегов оно и называется Кызыл-Кулем, «Красным озером». Когда-то, много миллионов лет назад, когда на Земле были совсем другие животные и растения, тут тоже плескалось озеро. Теперь от него остались только вот эти красные глины. Может быть, и это озеро — жалкий остаток древнего озера-великана?

Я иду вдоль берега, сопровождаемый тоскливыми криками куличков-ходулочников. Иногда налетят крачки и закричат неприятно и пронзительно. Что им надо? Может быть, испытывают мои нервы, желают от меня избавиться. Издалека поднимаются осторожные белые цапли, утки-отайки. Птицы не доверяют человеку, откуда им знать, что у него нет смертоносного оружия, а в руках фотоаппарат, сачок да самые добрые пожелания всему живому, приютившемуся на этом озере среди глухой и высохшей пустыни.

На пологом бережке на мокром песке у самой воды тучи мушек-береговушек. Это какой-то особенный вид. Никогда такие мне не встречались, очень они крупные. Испокон веков они тут живут и некуда им отсюда переселяться: вокруг сухая и жаркая земля. Мушки-береговушки поднимаются передо мною и сразу же садятся позади. Высоко над землей подниматься не в их обычае, можно попасть какому-нибудь хищнику. Так и иду я, нарушая их покой и сопровождаемый роем. Мушки очень заняты. Из мокрого ила вытаскивают крошечных белых червячков-олигохет. Это их еда и добыча.