Кто-то утешает: «Хорошо, что авария произошла на небольшой скорости, на подъеме, не в городе. Да и поселок недалеко». Теперь быстрее туда, заказывать новые стремянки и болты к ним… Мои помощники ушли, я остался один.

В небе появились голубые окошечки. В них иногда проглянет солнце. Без конца с запада дует холодный ветер и несет тучи. С вершины холма видны дали: спереди — небольшой пологий хребет Малай-Сары, слева — каньоны ущелья Капчагай, справа — далекий хребтик Архарлы. Места все знакомые, изъезженные. По одну сторону дороги, внизу по ложбинке, медленно движется отара овец. Пустыня зазеленела, после долгой бескормной зимы овцы блаженствуют.

Когда выглядывает солнце, сразу становится тепло, запевают каменки, повторяя голоса разных птиц пустыни, из-под кустов выбираются чернотелки, а над самой дорогой в воздухе появляются большие жуки. Одни из них летят почти над самой дорогой, друг к другу навстречу, и потом неожиданно, будто заколдованные, не долетая до меня, заворачивают прямо против ветра на запад. Другие несутся издалека, прямо на запад из-за горизонта холма. Что у них здесь, особенная и чем-то обозначенная воздушная дорога? И кто они такие? Придется выбраться из машины на прохладный ветер.

Таинственные незнакомцы оказываются самыми обыкновенными навозниками, священными скарабеями, и мне смешно: как я сразу их не узнал. Дела жуков становятся сразу понятными. Те, что летят наперерез ветру, путешествуют в поисках добычи, обнюхивают воздух чутьистыми усиками и потом, зачуяв беду, прямо сворачивают к отаре овен. Неплохой прием обследования местности, если только дует ветер! До отары же не так близко, около двух километров, и если я не чувствую никакого запаха, то уж жуки умеют его различать, обоняние у них острое. Но как улавливают этот запах скарабеи, летящие издалека прямо к овцам с востока на запад против ветра из-за горизонта холма?

Когда проглядывает солнце, масса скарабеев спешит к отаре овец, и они мелькают один за другим над землей. Но стоит солнцу спрятаться, как лёт прекращается. В прохладе чувства жуков тупеют.

Жаль, что я не могу последовать за жуками, полюбоваться их чудесными навозными шарами, раздорами из-за них, всей неуемной их работой и вынужден торчать здесь около поломанной машины неизвестно сколько времени.

Через несколько часов поломка устранена, день разгулялся, мы свернули с дороги и стали на бивак. С высокого бархана я вижу, как мой помощник размахивает руками и что-то мне кричит.

А я только что присел возле песчаной осы: она начала рыть норку, должна сейчас принести свою добычу. Придется расстаться с осой, спуститься книзу.

Сергей оказывается в большом недоумении. Возле дороги лежит скарабей без брюшка и медленно-медленно, будто жестикулируя, размахивает своими могучими лапами. Возле него собралась изрядная кучка муравьев-бегунков. Они теребят добычу, выгрызают из груди мышцы и, видно, давно заняты этим делом. Но куда делось брюшко и что случилось с навозником?

Через час я натыкаюсь на такую же самую картину. Скарабея без брюшка тоже терзают муравьи. Только не бегунки — любители падали, а чистые вегетарианцы — муравьи-жнецы. И так же, как и тот мученик, скарабей слегка поводит ногами, шевелит усиками, будто в недоумении разводя в стороны лапы, силится сказать: вот видели, случилось же такое! А потом еще две такие же находки.

Странные истории со скарабеями! Как их объяснить?

Не может быть такого, чтобы птица, откусив брюшко, бросила жука. Да и невкусен навозник, его покровы жестки, а если уж его есть, то, конечно, прежде всего грудь, а не брюшко, заполненное кишками с навозом. Нет, тут что-то другое.

А другое, как ни рассуждай, остается одно. На ослабевшего умирающего жука нападают муравьи и быстро свежуют добычу. Сперва растаскивают брюшко, потом открывают путь к мышцам груди, прикрытым очень прочной броней. Пока тело терзают многочисленные хищники, несчастный жук все еще продолжает шевелиться, ноги, привыкшие к движению, продолжают работать.

Я отнимаю добычу у муравьев и прячу ее в пробирку. На следующий день ноги еще шевелятся. Еще на следующий они слегка вздрагивают. Только на третий день жук недвижим, мертв. Медленно, очень медленно оставляет жизнь тело этого неутомимого труженика.

Многие почему-то считают, что ядовитый паук каракурт родится в песчаной пустыне. Наверное, потому, что с горячими непроходимыми и безводными песками связывается все живое, враждебное человеку. Очень давно в газете «Правда» даже было напечатано такое стихотворение про каракурта, автора которого я, к сожалению, забыл.

В действительности же, каракурт не водится в песках, не живет в них, и, сколько я ни искал его, никогда там не находил. А на изучение паука этого было потрачено мною несколько лет и о нем написана толстая книга.

«Почему каракурт не может жить в песчаной пустыне?» — спрашивал я себя. И не мог найти ответа.

А недавно нашлась отгадка. И настолько простая, что мне до сих пор непонятно, как я не смог сразу до нее додуматься.

Каракурт делает тенета из крепких паутиновых нитей, которые беспорядочно плетет над самой землей, прикрепляя их к почве и окружающим растениям. Многие нити идут сверху вниз к земле и как бы натягивают продольные нити. Кроме того, эти вертикальные нити липкие. К ним цепляется добыча. На тенетах паук еще подвешивает своеобразные резонаторы — кусочки глины, мелкие камешки. Насекомые — добыча паука, задевая за паутину, раскачивают эти резонаторы, и до хозяина ловушки доходит ощутимое сотрясение.

В песчаной пустыне каракурт не смог бы плести свою сеть. К чему бы он прикреплял нити? К песку их не прикрепишь. Ведь он рыхлый и песчинки так легко отделяются друг от друга. Вот почему каракурт, попавший в песчаную пустыню, обречен на голод. Без ловушки из паутиновых нитей он совершенно беспомощен.

Расцвели тамариски, и узкая полоска тугаев вдоль реки Курты стала совсем розовой. Лишь кое-где в эту яркую цветистую ленту вплетается сочная, зеленая, нет, даже не зеленая, а изумрудная листва лоха. За полоской тугаев видны оранжевые пески. Я перебираюсь к ним через речку, собираясь побродить по песчаным барханам.

Весна в разгаре, и птицы славят ее, наполняя песнями воздух. Звенят жаворонки, неумолчно распевают удоды, послышалось первое кукование. Но весна сухая, травы стоят хилые, почти без цветов. Песчаные бугры тоже без цветов. Впрочем, набухли бутончики песчаной акации, скоро украсятся цветами и джузгуны. Им сухость нипочем. Длинные корни растений проникают глубоко за живительной влагой.

А жизнь кипит, будто не чувствует невзгоду, постигшую землю. Всюду носятся ящерицы, степенно вышагивают палочники. Теперь они изменили поведение, стали осторожнее, боятся человека, самые умелые ползают в сумерки да ночью.

На песке масса следов зайцев, песчанок, тушканчиков, ежей, лис. Снуют светло-желтые муравьи-песчаники, ползают жуки-чернотелки, скачут кобылки. Из-под ног выпархивает жаворонок, ковыляет в сторону, хохлится, припадает набок, притворяется: под кустиком в глубоком гнездышке — пять крапчатых яичек. Солнце накаляет песок, жжет ноги через подошвы ботинок, синее небо мутнеет в дымке испарений. Барханы, похожие один на другой, бесконечны и однообразны. Но вот глубокое понижение между ними, и на самой его середине весь в цвету фиолетовый кустик астрагала, нарядный, яркий. Растение источает нежный аромат, и не простой, а какой-то особенный, приятный, необыкновенный. Быть может, мне так кажется в этой жаркой раскаленной пустыне.