Итак, назначенный Лондоном «символом французской нации» отказался признать правительство Дарлана. Интриги начались, когда 12 ноября 1942 года де Голль рассказал советскому послу, что американцы не считаясь с ним, англичанами и СССР, заключили союз с Виши [52]. А уже 24 декабря 1942 года Дарлан был убит в алжирском Летнем дворце молодым человеком – Фернаном Бонье де Ла Шапелленом. На допросе комиссар полиции настоял, что для спасения жизни задержанному стоит признать, что он действовал один, по собственной инициативе, что тот и сделал [50], но к его великому удивлению вместо суда его расстреляли на рассвете следующего дня [55]. В 1945 году апелляционный суд Алжира оправдал Бонье де Ла Шапелля как совершившего убийство из патриотизма [50].

Устранения Дарлана не сразу вывело де Голля на политический Олимп. Неожиданно оказалось, что созданный из старших офицеров и чиновников «Имперский совет» имел «тайный приказ» Дарлана, который тот якобы подписал непосредственно перед своей смертью и назначавший Жиро Верховным комиссаром по военным и гражданским делам на всей территории Северной Африки [57]. У. Маккензи указывает, что «основным источником треволнений был разрыв между Жиро и де Голлем, за которым стояло менее резкое расхождение между британской и американской линиями в политике», при которой «американцы же относились к де Голлю резко враждебно и склонялись к некоему варианту «по Вейгану»» [52]. Британию мало устраивала роль младшего партнера, при которой американцы самостоятельно взаимодействуют с европейскими эмигрантскими правительствами, базировавшимися в Лондоне [13], и чтобы не потерять позиции под давлением американских игроков, британский клуб стал искать новых союзников.

От утешительной должности главнокомандующего союзными армиями в Египте де Голль категорически отказался, атакуя телеграммами Сталина, которого действительно смутила фигура монархиста Жиро, при котором находился претендент на французский престол принц Орлеанский. В результате власть де Голлем была перехвачена в момент, когда Жиро убыл на несколько месяцев в США [52]. Но как констатировал военный министр Генри Стимсон, «у американского правительства и у Франции после освобождения так и не наладились подлинно дружеские отношения» [66].

Во время вспыхнувшего в августе восстания ставленники де Голля утвердились в министерствах, полицейских префектурах, а также в департаменте Сена. Де Голль появился в освобожденном Париже как символ французского государства, что удалось, опять же по признанию У. Маккензи «только благодаря УСО»: «Только Лондон обладал линиями радиосвязи с любой частью Франции, и только Лондон обладал властью решать, какое оружие, и какое подкрепление следует направить в тот или иной район». Под руководством УСО заранее готовились французские Войска внутренних районов, призванные замыкать на себя «жироистские» и «голлистские» «тайные армии» и коммунистические отряды «Вольных стрелков и партизан». Последние являлись предметом особого беспокойства, как писал представитель де Голля в Лондоне Массильи: «Мы (британцы)… опасаемся, что сразу после освобождения все деревни и города окажутся во власти самопровозглашенных коммунистических органов… Единственную надежду предотвратить полный захват власти коммунистами дают союзные армии… их решения предусматривают немедленное назначение на освобожденных территориях префектов по выбору Комитета. Если этого не сделать, поле сражения останется за коммунистами» [57]. Таким образом, именно во Франции Лондон отыграл свое влияние и у США, и у коммунистов, в связи с чем роль де Голля видится особенным образом:

На связь де Голля с британским финансовым клубом и Ротшильдами указывает и то, что «Объединение французского народа» – партия поддержавшая де Голля – финансировалось через управляющего ротшильдовского банка Рене Фийона, в свое время представившего Ги де Ротшильду руководителя канцелярии де Голля и будущего премьер-министра Жоржа Помпиду, также успевшего поруководить банком Rothschild Freres [31].

Требование вернуть золотой резерв Франции трактуется как строго патриотический шаг де Голля, но с точки зрения противостояния золотого и долларового эмиссионных центров, это попытка реванша, возвращения к золотому стандарту Лондона, вся его антиамериканская деятельность ложиться в эти рамки. Де Голль подыгрывал английской стороне, когда наложил вето на вступление Великобритании в Европейское экономическое сообщество [46], он же, в своей знаменитой речи о «Европе от Атлантики до Урала» заговорил об интеграции СССР в Европейское Сообщество [51].

По мнению А. Зиновьева, «Россия задолго до революции 1917 стала сферой колонизации для западных стран. Революция означала, что Запад эту сферу терял» [33]. Поэтому, говоря о «прерванном Первой мировой цикле развития», нужно не упускать из внимания, что создавался он исключительно на деньги иностранных инвесторов, а соответственно, и плоды его принадлежали им же, поэтому сравнение восприятия бывших владельцев с бунтом рабов вполне уместно. Как заметил канадский историк Майкл Карлей: «Советская национализация частных капиталовложений в 1918 году и денонсация царских иностранных долгов, которые исчислялись миллиардами, ударили в самое сердце капитализма» [24].

Согласно исследованию П. В. Оль «Иностранные капиталы в народном хозяйстве довоенной России», «иностранные капиталы направлялись, главным образом, в горнопромышленные предприятия», в 1900 году такие вложения составляли 48,1 %, при этом «большая доля притока иностранных капиталов в горную промышленность приходится на металлургические предприятия…». В каменноугольной и металлургической отраслях русской промышленности полное господство принадлежало французскому капиталу. До событий октября 1917 года французские инвестиции в угольные рудники и промышленные предприятия составили 146 млн. и 65 млн. франков, что, соответственно, позволило инвесторам владеть контрольными пакетами предприятий, производивших, к примеру, 78,8 % всей выплавки чугуна на юге России. В руках франко-бельгийского синдиката «Продмет» было сосредоточено 80 % всей металлургической промышленности. П. В. Оль также указывает, что зачастую за английским, немецким или бельгийским капиталом по-прежнему стояли французские инвесторы.