Лиза проклинала меня, будто бы во мне сконцентрировалось все зло мира, и я сам начал постепенно чувствовать свою вину. Я прекратил всяческие контакты с родственниками жены и только из третьих рук до меня долетали слухи, что Елизавета Тенецкая почти не выходит из дому и потихоньку спивается вместе со своей домработницей – бывшей актрисой, – в то время как ее муж, пользуясь служебным положением, едва ли не прочесывает карпатские леса. И тоже – безрезультатно. Лика исчезла.

Теперь я понимаю, что значит – «пропал без вести», и знаю, насколько эта формулировка страшна. «Без вести» – это гнетущая неизвестность. В Афгане я косвенно сталкивался с подобным, но тогда это не касалось лично меня. Помню, мне даже казалось, что в этом есть некоторая надежда – дождаться, увидеть, верить в лучшее. Но сейчас я думал совершенно иначе: узнай я, что Лики нет в живых, – это было бы тем катарсисом, после которого я, может быть, смог бы дышать. А так – я просто задыхался, рисуя в воображении самые жестокие картины. Лика совершенно не была приспособлена к жизни, да и не стремилась к ней хоть как-то приспособиться, и поэтому с ней могло произойти все, что угодно. Но что входило в эту пространную формулировку? Все – это все. Мне было легче считать, что ее забрали инопланетяне…

Долго не давали покоя ее вещи, находящиеся в квартире. Я постоянно натыкался на них, мучился, пытался вспомнить, когда она надевала то или иное платье, зарывался в него лицом. А на исходе второго года не выдержал – все, включая этюдники, упрятав в шкаф. Тот самый. Разве могли мы представить, увидев его в витрине, что он послужит саркофагом?

О Лизе я больше не думал. Странно и дико: Лика словно бы увела за собой навязчивую идею всей моей жизни. Но неужели это должно было произойти такой ценой?

…Я лечу в самолете. Я еще не знаю, какие новые запахи, звуки, ощущения ждут меня этой ночью, после приземления. Не знаю, что за комната будет в отеле, какой вид откроется из окна… Море? Пальмовая роща? Горы? Или сеть прибрежных ресторанчиков, освещенная разноцветными гроздьями фонарей? Не знаю. И люблю это ощущение новизны – поселяться в незнакомых отелях, люблю момент, когда ключ от номера из рук администратора переходит в мои, люблю подниматься лифтом и брести коридором вслед за портье, угадывая: где мое временное пристанище? каково оно? Обожаю момент вхождения в него и процесс запирания двери изнутри. Все! Люблю щелкать всеми выключателями одновременно, распахивать двери ванной комнаты и шкафов, оглядывать «свои» владения. Открывать балкон и обнаруживать, что он чист и просторен, оснащен журнальным столиком со стеклянной поверхностью и двумя уютными плетеными креслами. Мне нравится, что я и мое жилье – независимы друг от друга и поэтому между нами сохраняются пиететные отношения: временный дом, как и случайный попутчик, не требует душевного тепла и ни к чему не обязывает. В самолете, на высоте десять тысяч метров, прохладно, в моем городе вообще отвратительная сырость – лето в этом году не удалось. Отпуск я провел, не выползая из квартиры. А теперь вот этот семинар на берегу Адриатики – две скучнейшие недели в кругу коллег со всего мира, доклады, просмотры научно-популярных программ, клипов, рекламных роликов – все это меня мало интересовало. Я даже хотел послать вместо себя нашего менеджера или еще кого-нибудь из молодых, но в группе как сговорились – никто не соглашался ехать, хотя я видел, что глаза их горели. Было ясно: они хотят, чтобы я развеялся. Что ж, я действительно постараюсь отдохнуть. Если получится…

Семинар проходил в крошечном монтенегрийском городке Которе, со всех сторон окруженного горами. Как выяснилось, к морю нужно было ехать около часа, но на окраине города располагалось озеро – не очень-то чистое, но достаточно живописно выделявшееся среди гор. Участников семинара расселили в «старом городе», в пятизвездочном отеле возле здания ратуши, внешне ничем не отличающимся от других средневековых застроек, да это и был старинный особняк середины пятнадцатого века, начиненный внутри современными прибамбасами, отвечающими требованиям разряда.

Приехал я сюда под вечер. Дорога от аэропорта была опасной – по узкому горному «серпантину», только кое-где огороженному низким парапетом. Пару раз на глаза попались обломки автомобилей, лежащих далеко внизу… Подъезжая к городу, я назвал таксисту отель и по его реакции понял, что это – пристанище для богатых. В «старый город» въезда не было – все машины останавливались на площадке у круглых каменных ворот. Стоило опустить ногу на землю этого исторического места, как ко мне сразу же подскочил вышколенный служка в униформе (как он меня узнал – одному Богу известно!), подхватил мой чемодан и повел в город, окруженный толстой крепостной стеной. По дороге на чистейшем английском он услужливо и почтительно рассказывал мне о достопримечательностях и ресторанчиках, коих на узких улицах оказалось несметное количество. Каким-то чудом кафешки и пивные умещались на улицах, чья ширина не превышала размаха рук, и более того – выглядели романтично и привлекательно. Минуты через три, в течение которых я вертел во все стороны головой, запоминая понравившиеся местечки, мы дошли до отеля.

Номер у меня оказался роскошный – со стариной дубовой мебелью, вытканными серебряной ниткой покрывалами на огромной кровати, венецианским зеркалом. Я дал портье чаевые и с облегчением запер за ним дверь. Распахнул балкон – он выходил на площадь перед ратушей. Неподалеку от нее по кругу располагались три ресторанчика со столами, расставленными под открытым небом. За ними сидели люди. Вкусные запахи – нерезкие и ненавязчивые – клубились над всем городом. Я быстро разложил вещи, переоделся, решил побродить по улицам и поужинать в одном из ресторанов.

Заблудиться здесь было невозможно – все улицы вели на ратушную площадь, но бродил я достаточно долго, удивляясь первозданности городка и тому, что в нем, как оказалось, есть коренные жители, проживающие на вторых этажах пабов, кафешек и даже музеев. Интересно, каково им жить в таком историческом лабиринте, окольцованном горами и стенами?..

Этот город мог бы понравиться Лике, вдруг подумалось мне. Вернее, что я вру – такое «вдруг» стало для меня постоянным. Теперь, сталкиваясь с любыми проявлениями жизни, я ловил себя на том, что оцениваю их с точки зрения: что сказала бы Лика?

…Меня всегда удивляло, что даже самые иронически настроенные граждане воспринимают телевизионщиков как неких небожителей, сами рвутся на телеэкраны и на следующий же день после участия в каком-нибудь ток-шоу уже гордо поглядывают по сторонам: узнают ли их прохожие. Я достаточно наобщался с этим миром и давно уже понял, что все вокруг постепенно превращается в профанацию. Важно одно: честно признаться в этом. Я, например, мог заявить совершенно откровенно: то, чем занимаюсь все эти годы, и есть профанация – достаточно талантливая (этого у меня не отнять), но все же – профанация. Я мастерски агитирую народ раскупать отбеливающие средства, жевательные резинки от кариеса, йогурты, шины и прочее. Мне необходимо всучить всю эту продукцию как можно большему количеству людей – от этого зависит, смогу ли сам пользоваться всем этим. Это – то, о чем я думал, собираясь принимать участие в фестивале, и то, чего, естественно, вслух не сказал бы никогда. Разве что за рюмкой ракии с себе подобными, если таковые, конечно, найдутся. Я знаю, Лика поняла бы меня. Только теперь я начинал и сам что-то понимать: на фоне всего этого подобия жизни у меня появилось НЕЧТО – женщина, любящая меня бескорыстно, таким, каков я есть, со всей ерундой, накопившейся внутри. Она любила меня – любого. Не героя, не мудреца, не богача. Она просто любила. И, не дав мне осознать этого, неожиданно исчезла из моей жизни. Страшно, бесследно и тихо. Тихо, как и любила. Она будто бы жила во мне, как песчинка в моллюске, – мозолила мое нежное эгоистичное нутро, пока не выкатилась наружу. И теперь я думаю о ней так, как она бы того хотела. Знаешь ли ты об этом, Лика? Ау…