“Вот, что наделал Тромбли”, – говорит Брайан. Морпех, который ехал впереди конвоя, говорит, что проезжал мимо тех же пастухов и ему было очевидно, что они не представляют опасности. “Двадцать морпехов проехали мимо этих ре­бят, и никто не стрелял”, – говорит он.

“Не говори так, – отвечает Колберт. – Не сворачивай все на Тромбли. Я несу ответственность за это. Это был мой при­каз”.

Колберт опускается на колени рядом с мальчиком и начинает плакать. Он не теряет контроль над собой, не ведет себя драматично. Просто из его глаз текут слезы, и он произносит: “Чем я могу здесь помочь?”

“Абсолютно ничем, твою мать”, – говорит Брайан.

Через несколько минут морпехам из разведбатальона приходит в голову план. Они кладут мальчика на носилки, что­бы перенести его в лагерь. С Колбертом и Брайаном во главе носилок, они проводят всю свиту из морпехов и людей из бедуинского племени под камуфляжными сетками прямо в штаб батальона. “Что здесь к черту происходит?” Под­ходит сержант-майор Джон Сикста – самый старший по званию из бойцов-срочников в первом разведбатальоне. На голове его пульсируют вены, когда он сталкивается с тем, что кажется таким бунтарским нарушением военного по­рядка.

“Мы принесли его сюда умирать”, – говорит Брайан вызывающе.

“Уберите его отсюда к черту”, – рычит сержант-майор.

Через десять минут после того, как они уносят бедуинского мальчика, у Феррандо меняется настроение. Он приказы­вает своим людям перевезти бедуинов в пункт оказания помощи при ударных травмах в двадцати километрах южнее. Некоторые морпехи думают, что Феррандо изменил свое решение, чтобы затянуть растущую трещину в отношениях между офицерами и бойцами-срочниками в батальоне. Когда Брайан забирается в кузов открытого грузовика с ране­ными мальчиками и большей частью их клана, к нему подходит морпех и говорит: “Эй, док. Порви их”.

Колберт отходит от машины, стараясь не показывать, как он безутешен. “Мне придется взять это с собой домой и с этим жить, - говорит он. – Пилоты не видят, что происходит, когда они сбрасывают бомбы. А мы видим”. Он возвра­щается в Хамви, усаживает перед собой Тромбли и говорит ему, что он не виноват в том, что произошло: “Ты выпол­нял мой приказ”. Уже поползли слухи о возможном судебном преследовании в связи со стрельбой. “А все будет нор­мально – я имею в виду, с расследованием этого дела?” – спрашивает Тромбли Колберта.

“С тобой все будет в порядке, Тромбли”.

“Нет. Я имею в виду, для вас, сержант, – Тромбли усмехается. – Если честно, мне все равно, что произойдет. Я-то че­рез пару лет уволюсь. Я имею в виду, для вас. Это же ваша карьера”.

“Со мной все будет в порядке, – таращится на него Колберт. – Можешь не волноваться”.

(В результате расследования, с Тромбли и роты “Браво” снимают все обвинения).

Что-то беспокоило меня насчет Тромбли день или два, и я не могу не думать об этом сейчас. Я никогда не был уверен в том, стоит ли мне верить его утверждению о том, что он подрезал тех двух иракцев в Гаррафе. Но он попал в двух пастухов, один из которых был невероятно мал, больше чем с двухсот метров, из Хамви, который подбрасывало на ухабистой дороге на скорости сорок миль в час. Какими бы ни были ужасными результаты, его работа была пулемет­ной стрельбой по учебнику, и дело в том, что отныне, каждый раз, когда мне доводилось ехать в машине с группой Колберта, я чувствовал себя намного лучше, если рядом со мной сидел Тромбли с пулеметом SAW в руках.

-2-

Из ада в Багдад

Неважный день для бога в Ираке. Капитан-лейтенант Кристофер Бодли, капеллан в первом разведбатальоне, пытается читать проповедь боевым морпехам, которые наконец-то в первый раз отдыхают после начала вторжения в Ирак бо­лее недели назад. Они разбили оборонительный лагерь у аэродрома рядом с Калъат-Сикаром, в центральном Ираке. После своего посвящения в премудрости партизанской войны в городских условиях в Эн-Насирии на юге и трех дней непрерывных боевых действий против врага, которого они на самом деле редко видели воочию, тремстам семидесяти четырем морпехам из элитного батальона позволили сорок восемь часов бездействия, чтобы прийти в себя. Их лагерь растянулся на два километра по местности, которая выглядит как фантастический марсианский ландшафт из иссу­шенных, красноватых грязевых равнин и пустых каналов. Каждая из групп по четыре-шесть человек живет в ямах, вырытых под камуфляжными сетками, расставленными вокруг их Хамви. Весь день Бодли бродит по лагерю и пыта­ется читать проповеди своей пастве из тяжеловооруженных молодых людей. И хотя морпехи из первого разведбата­льона уже убили несколько десятков врагов, случайно ранили гражданских и понесли потери в виде одного раненого (водителя, которому попали в руку), капеллан практически не встречает никого, кого бы беспокоила война. “Многим молодым людям, с которыми я разговариваю, удается вытеснять из сознания ужасные вещи, которые они повидали, - говорит он. – Но многие из них сожалеют о том, что им ни разу не удалось выстрелить. Они волнуются, что плохо вы­полнили свою работу морских пехотинцев”.

Бодли – новичок в первом разведбатальоне, и признается, что ему тяжело давать советы этим морпехам. “Рвение, ко­торое эти юноши испытывают к убийству, удивляет меня, – признается он. – Когда я впервые услышал, как легко и какими похабными словами они говорят о лишении человека жизни, это наполнило меня чувствами неверия и бешен­ства. Люди здесь думают, что Иисус – это коврик, о который можно вытирать ноги”.

У Хамви сержанта Брэда Колберта морпехи бездельничают под камуфляжной сеткой, наслаждаясь несколькими лени­выми часами в жаркое послеполуденное время. Капрал Джошуа Персон, водитель группы, снял рубашку и загорает, пытаясь свести с кожи “чакни” – фурункулы на груди – под палящим иракским солнцем. Сержант артиллерии Майкл Уинн, старший по званию боец-срочник во втором взводе роты Браво, проходя мимо, останавливается, чтобы пере­сказать последние слухи. “Говорят, - произносит он с мягким техасским акцентом, - что нас могут отправить на иранскую границу для сдерживания наплыва контрабандистов”.

“Черт, нет! – говорит Персон. – Я хочу ехать в Багдад и убивать там людей”.

Несколько бойцов от нечего делать вспоминают имена знаменитых бывших морпехов – Оливера Норта, Капитана Кенгуру и Джона Уэйна Боббита. “После того как ему обратно пришили член, он снимался в порнофильмах, где тра­хал карлицу, да?” – спрашивает кто-то.

Уинн, которому тридцать пять, и он почти как отец для многих бойцов взвода на десять-пятнадцать лет его младше, светится от гордости: “Да, скорей всего. Морпех может трахнуть все что угодно”.

На то, чтобы добраться до аэродрома, у этих морпехов ушла почти целая неделя, и им осталось меньше чем полпути до пункта своего назначения: города Эль-Кута, в шестидесяти милях севернее, который является штаб-квартирой ди­визии Республиканской гвардии. Кроме того, морпехи нащупывают свой путь по не размеченной моральной плоско­сти, охотясь на врага, который не вышел из своего укрытия и одет в гражданскую одежду, ведя по нему стрельбу в на­селенной местности. Временами будет казаться, что убийства безоружных гражданских превосходят по своему разма­ху убийства настоящих боевиков.

Среди офицеров ходит афоризм, что “сварливый морпех – счастливый морпех”. По этому стандарту, никто из офице­ров не делает морпехов из первого разведбатальона счастливее, чем их командир – лейтенант-полковник Стив Фер­рандо. Морпехи обвиняют Феррандо в том, что он набрал в офицерский корпус людей, которые им кажутся некомпе­тентными, в частности – командира взвода, которого они иронически прозвали Капитан Америка – именно его вскоре будут подозревать в том, что он издевается над вражескими военнопленными. Они обвиняют Феррандо в том, что два дня назад в Эль-Гаррафе он завел их в засаду, где одного морпеха ранило, а многие другие почти чудом, совершенно случайно избежали смерти. Они винят Феррандо за то, что он в последнюю минуту отправил их в атаку на аэродром Калъат-Сикара, во время которой капрал Гарольд Тромбли из группы Колберта по ошибке ранил двух юных пастухов. Они ненавидят Феррандо за его непреклонную одержимость тем, что он называет “стандартом выправки” – его на­стойчивость в том, чтобы даже во время боевых действий все бойцы носили определенные нормами стрижки, как по­ложено брились и тщательно следили за чистотой своего обмундирования.