Но преимущество морпехов – хрупкое. Как только Колберт начинает стрелять, враг поливает зону поражения огнем из винтовок и пулемета. Кроме того, боевики выпускают как минимум одну гранату из РПГ, которая перелетает через капот нашего Хамви. Двух морпехов из взвода – Патрика и капрала Эвана Стаффорда – ранят почти мгновенно. Стаф­форд падает – ему попали в ногу, а Патрику – в лодыжку. Оба перевязывают свои раны жгутом (который морпехи-раз­ведчики носят в жилетах) и возобновляют стрельбу.

Учитывая, что Хамви стоят так близко друг от друга, вести беспорядочный огонь нельзя. Каждый боец аккуратно вы­бирает свою цель. Командный медик Роберт Брайан в Хамви за машиной Колберта убирает двух людей выстрелами в голову. Когда над нашими головами раздается очередь из пулемета 0.50 калибра, вибрирующая ударная волна на­столько мощная, что у Брайана из носу начинает литься кровь. Эспера видит вражеского бойца, который уже ранен в грудь и пытается отползти, и заваливает его очередью из М‑4 в голову. Сержанту Руди Рейесу, которого часто подка­лывают за то, что он – взводный красавчик, едва удается уклониться от пули, которая разбивает ветровое стекло и проходит в дюйме от его красивой головы. Фик выпрыгивает из машины и бежит прямо в центр потасовки, для того чтобы вывести Хамви, до сих пор жмущиеся в зоне поражения, в безопасное место. Создается впечатление, что он танцует по дороге с 9‑мм пистолетом в руке, когда струи пулеметного огня скользят у его ног. Позже он говорит, что ему казалось, будто он попал в перестрелку в “Матрице”.

В нашей машине Колберт как будто ушел в себя. Он напряженно всматривается в окно, дает очереди из автомата и, по какой-то необъяснимой причине, напевает “Sundown” – депрессивный гимн 1970‑х Гордона Лайтфута. Между тем, Персон, раздраженный затором в движении, открывает свою дверь, в то время как вокруг трещат выстрелы, и орет: “Отъезжайте, на хрен, назад!” В пылу битвы его миссурийский акцент еще больше выдает в нем деревенщину. Он снова выкрикивает то же самое и забирается внутрь – его движения кажутся едва ли не апатичными.

У взвода уходит от пяти до десяти минут на то, чтобы вытащить себя из зоны поражения, уничтожив или обернув в бегство большинство из сидящих в засаде. Следующие пять часов уходят на новую попытку продвинуться к мосту и осуществить нападение с участием танков и дополнительных вертолетов. На другой стороне, успели сравнять с зем­лей около трех кварталов Муваффакии, прежде чем мост объявлен безопасной зоной, при этом в процессе захвата мо­ста морпехами один из взрывов пробивает в нем огромную дыру, делая пролет практически непреодолимым.

На рассвете морпехи впадают в полусонное состояние. После шести часов боя и второй ночи подряд без сна, им дают несколько часов отдыха перед выездом. Они паркуют свои Хамви в пересохшем грязевом поле в нескольких километ­рах от моста. Несколько человек собираются у машины Колберта, пьют воду, распечатывают свои сухие пайки, чистят и перезаряжают оружие, которое, скорее всего, им снова придется использовать в этот же день.

Все они совершенно по-разному справляются с боевым стрессом. Во время затишья в боевых действиях Колберт ста­новится неумеренно бодрым. В это утро он указывает на птиц, которые пролетают над нашими головами, и восклица­ет: “Смотрите! Как красиво!” Не то чтобы он испытывал заряд бешеной энергии оттого, что избежал смерти. Скорее, он переживает более глубокое и тихое удовлетворение, как будто воодушевлен тем, что поучаствовал в чем-то очень стоящем. Он ведет себя так, будто только что разгадал сложный кроссворд или выиграл шахматную партию.

Когда подходит Эспера, чтобы предложить одну из своих вонючих сигар, он гримасничает Колберту и говорит: “Вы только посмотрите на этого тонкозадого пижона. Вы бы никогда не подумали, какой он плохой ублюдок”. Эспера го­ворит, что, когда они познакомились несколько лет назад, ему стало жалко Колберта. “Я думал, у него нет друзей – та­кой он одиночка, – говорит он. – Но он просто не выносит людей, даже меня. Я – его друг ровно настолько, насколько вывожу его из себя. Но он – безупречный воин”.

Кажется, Тромбли бой интересует только в его самые напряженные моменты – когда по нам стреляют. После этого он часто проваливается в глубокий сон. Во время второго нападения группы на мост, когда мы ехали в сторону пере­стрелки, окруженные по флангам танками и бронетехникой, на фоне громыхания орудий, Тромбли повис на сво­ем пулемете и захрапел, а проснулся, только когда его растолкали.

Я реагирую на страх более традиционным образом. После недавней засады, когда мы отъезжали от моста, у меня сту­чали зубы, а тело так тряслось, что ноги стучали по полу машины. Брайан позже говорит мне, что, скорей всего, это была физическая реакция на избыточное выделение адреналина, который накачивается в кровь до предельного уров­ня, что нарушает кровоток и приводит к переохлаждению организма. В поведении Персона никаких перемен не за­метно. “Когда я попадаю в засады, - уверенно говорит он, - я не волнуюсь о том, что могу умереть”.

Эспера, который после боя всегда выглядит так, словно его глаза запали еще глубже в глазницы, а кожу на обритом черепе натянули чуть потуже, говорит: “Нам промыли мозги и натренировали для участия в бое. Мы должны повто­рять “Убей!” три тысячи раз в день в лагере для новобранцев.

Вот почему это так легко”. Затем он добавляет: “Тот чудак, который отползал вчера – я его заметил и выстрелил ему в башку. Я видел, как снесло верхушку его черепа. Это было неприятно. Меня от этого тошнит”. Брайан, на счету кото­рого два подтвержденных убийства в засаде, говорит, что не чувствует никакого огорчения из-за того, что лишил двух человек жизни. “Это странный парадокс, – говорит он, имея в виду свою исступленную попытку спасти жизнь гра­жданского мальчика, раненного морпехом. – Я на все был готов, чтобы спасти того паренька. Но мне совершенно наплевать на тех парней, которых я только что уложил. Вроде как после убийства людей ты должен чувствовать расстройство. А я не чувствую”.

Фик, который видел, как эвакуируют раненного в ногу Патрика, пребывает в болезненном состоянии внутренних раз­думий. Он прохаживается среди своих морпехов и почти все время молчит. Они обосновались в нескольких километ­рах за мостом и собираются маленькими группками вокруг Хамви, обсуждая боевые действия предыдущей ночи во всех подробностях. Некоторые из них хлопают Фика по спине, подсмеиваясь над храбростью, которую он проявил, когда в самый разгар засады вышел в зону поражения, чтобы проруководить Хамви. Фик отбрыкивается от их похва­лы, говоря: “Я просто не до конца осознавал ситуацию”. Он говорит мне: “Нам нельзя больше попадать в такое поло­жение. Это плохая тактика”.

Капитан Америка – командир взвода, которого презирают почти все без исключения бойцы-срочники, – судя по все­му, справляется со стрессом, при помощи нечленораздельного трепа. У моста под эвкалиптовыми деревьями валяют­ся трупы четырех убитых бойцов врага рядом с кучами оружия и боеприпасов – РПГ, АК и ручными гранатами. Капи­тан Америка бегает туда-сюда, подбирает их оружие, швыряет в канал поблизости и изо всей силы орет. Никто не зна­ет, зачем и почему он орет, но по заключению другого офицера, который попал на это представление чуть позже: “Чем бы он ни был занят, он себя не контролировал”.

Четверо убитых – это первые бойцы, которых морпехи из первого разведбатальона видят так близко. На мертвых – складчатые брюки, мокасины и кожаные куртки. Офицер наклоняется и берет одного из них за руку. Между большим и указательным пальцем у него вытатуированы по-английски слова: я тебя люблю. Офицер читает их вслух для дру­гих морпехов, которые стоят поблизости, и говорит: “Эти ребята выглядят как иностранные студенты какого-нибудь университета в Нью-Йорке”.

Самый большой сюрприз – это обнаружение у мертвых бойцов сирийских паспортов. Ни один из них не является иракцем. Двадцатитрехлетний сержант Эрик Кочер – руководитель группы во взводе Капитана Америки – одним из первых замечает пятого вражеского бойца, который ранен, но все еще жив, и, приподняв голову, наблюдает за амери­канцами.