Лотто представлял неподвижных рыб под собой. Затонувшие галеоны, слитки золота в кучах грязи. Под ним могли бы раскрываться пропасти, такие же глубокие, как Большой Каньон. Он сам, проплывающий над ними, наверное, выглядел, как орел в морском небе. На дне этих подводных каньонов текли реки грязи и водились самодовольные и зубастые твари. Он представлял, как все они хватают его и пытаются утащить, а он, ловкий и сильный, вырывается…

Казалось, он плавает уже несколько часов. А может быть, дней. А может, недель.

В конце концов он устал и остановился, перевернулся на спину и пошел ко дну. Он видел, как мягкая вуаль рассвета закрывает лицо ночи. Он открыл рот, как будто хотел проглотить нарождающийся день.

Он тонул, и в этот момент перед ним вспыхнуло удивительное, яркое видение. Он был младенцем на руках у матери, и его интересовали лишь тепло и молоко. Они были на море. Окно было открыто, внизу раздавался шум волн.

[Антуанетта всегда была связана с морем и бережно собирала все ракушки и косточки, которые волны выкидывали на берег.]

Она напевала какую-то песенку. Опущенные жалюзи испещрили ее полосами света и тени. Ее роскошные волосы касались бедер. Кожа была бледной, нежной и влажной – она совсем недавно стала русалкой. Она спустила с плеч бретельки, сначала одну, затем другую. Показались ее груди, нежные, розовые, как куриные котлетки в панировке из пляжного песка. Ее лобок украшали пышные кудряшки, ноги напоминали две изящные белые колонны. Она была такой стройной и такой прекрасной. Сидя в гнезде из полотенец, крошечный Лотто наблюдал за своей золотой матерью, и у него возникло какое-то нехорошее чувство. Она была там, а он – здесь. Они не были вместе. Их было двое, они не были одним целым. До этого он очень долго проспал в теплом, уютном полумраке. А теперь попал на яркий свет.

Теперь он проснулся. Недовольство от этого внезапного чувства отделения от матери вырвалось наружу пронзительным вскриком. Антуанетта оторвалась от раздумий.

– Тише, мой маленький, – сказала она, подошла к нему и взяла на руки, прижав к прохладной коже.

По какой-то причине она перестала его любить. [Он не знал.]

И это была печаль всей его жизни. Но, возможно, она как раз поступила правильно…

Лотто опускался все глубже и глубже, пока не врезался в океанское дно, подняв облачко песка.

Открыл глаза.

Его нос почти касался спокойной, гладкой поверхности, залитой остатками лунного света. Лотто оттолкнулся и порывисто поднялся на ноги. Теперь океан едва доставал ему до бедер.

Словно верный пес, прибой следовал за ним на небольшой дистанции – футов на десять позади.

ДЕНЬ РАСЦВЕЛ И КОСНУЛСЯ ОБЛАКОВ.

Выплыло солнце, похожее на золотого быка.

По крайней мере, здесь он сможет отдохнуть. Пляж простирается далеко, дюны покрывала темные былинки. Сюда явно еще не ступала нога человека. Мир за одну ночь как бы сбросил старую шкурку, и история откатилась к самому началу.

Когда-то он читал о том, что сон делает с мозжечком то же, что волны с океаном. Сон рассыпает серии пульсирующих вспышек по сети нейронов, они бродят волнами, смывая все ненужное и оставляя только важное.

[Теперь ясно, что это было. Вот оно, семейное наследие. Прощальный и ослепительный салют в его голове.]

Он хотел домой. Хотел к Матильде. Хотел сказать, что простил ее за все. Кому какая разница, что и с кем она делала. Но теперь было поздно – все это было уже очень-очень далеко от него. Возможно, скоро и он будет так же далеко…

Ему очень хотелось увидеть, как она постареет. Можно себе представить, какой важной она будет.

Солнца не было, но Лотто видел матовый, золотистый свет. Берег сузился до пролива. Он увидел розовый домик своей мамы. На крыше приютились три черные птицы.

Ему всегда нравился запах океана – свежий запах секса.

Он выбрался из воды и голый побрел по пляжу, по тротуару – к материнскому дому, а оттуда – на балкон.

Казалось, что он встречает рассвет впервые за много лет.

[ПОСЛЕДНИЕ ЗАВИТКИ ТВОЕЙ ПЕСНИ соскальзывают с нашей катушки, Лотто. Мы споем их тебе.]

А теперь смотри. Видишь, вдали стоит человек?

Или нет, двое людей. Рука об руку, их ноги по щиколотку утопают в песке, а рассвет золотит волосы. Блондинка в зеленом бикини, высокая и красивая, их руки забираются под одежду – его плавки и ее купальник.

Как можно не завидовать их юности, как можно не задуматься о том, сколько всего было упущено и потеряно? Они поднимаются по дюне, она толкает его в грудь. Ты изучаешь их, стоя на балконе и затаив дыхание, пока парочка не оказывается в уютной песчаной чаше в надежных руках дюны. Она стаскивает с него плавки, а он снимает с нее купальник, сначала верх, затем низ. О да, теперь ты на коленях готов пересечь все Восточное Побережье, чтобы только еще раз почувствовать, как пальцы жены путаются в твоих волосах. Но ты не заслуживаешь ее. [Да [Нет.]]

Даже если тебе и хочется сбежать, ты прикован к месту и боишься пошевелиться, чтобы не спугнуть любовников, как пару птиц, которые могут в любой момент вспорхнуть в обожженное небо.

Они подходят друг к другу и теперь трудно сказать, где кто, – их тепло сливается воедино, руки путаются в волосах, они опускаются на песок, ее красные колени поднимаются вверх, а его тело двигается. Самое время.

Происходит что-то странное, а ты к этому не готов. Странное чувство захватывает – ты это уже видел! Ты чувствовал ее дыхание на своем затылке, ее жар и холодные, влажные ладони дня на своей спине. Ошеломляющую беспомощность и чувство слияния воедино, то, как ваша любовь стремится к своей кульминации.

Губа, прокушенная до крови, – и финал, охваченный рычанием и птицами, вспорхнувшими ввысь и затерявшимися в фалдах розового воздуха. Солнце отражается в воде и напоминает старинную, зазубренную монету. Лицо обращено к небу. Это, что, дождь? [Да.]

Такой звук, словно к тебе приближаются крошечные щелкающие ножницы.

Не самое подходящее время, чтобы оценивать его ошеломляющую красоту, но уже поздно, вот, наконец, и он.

Разрыв.

ОДНАЖДЫ, прогуливаясь по деревеньке, где они когда-то были так счастливы, Матильда услышала позади себя машину. В салоне были какие-то парни.

Они выкрикивали в ее адрес непристойности. Предлагали разные способы им отсосать. Рассказывали, что бы сделали с ее задом.

Шок странным образом превратился в тепло, как если бы она опрокинула стакан виски.

А это правда, подумала она, задница у меня до сих пор прекрасна.

Но когда машина приблизилась достаточно, чтобы можно было рассмотреть ее лицо, мальчишки разом побледнели, прибавили скорость и машина исчезла.

Матильда снова вспомнила об этом случае, когда на улице Бостона услышала, как кто-то зовет ее по имени.

К ней спешила какая-то маленькая женщина. Матильда никак не могла ее вспомнить. Глаза у нее были влажные, а вокруг головы развевались рыжеватые волосы. Она выглядела такой мягкой, что Матильда без труда узнала типичную мамашу. Ей сразу представились четыре девочки в одежде от Лилли Пулитцер, сидящие дома под присмотром иностранной няньки.

Незнакомка остановилась футах в пяти от Матильды и вскрикнула.

Матильда коснулась щек.

– Я знаю, – сказала она. – Я сильно постарела с тех пор, как мой муж… – Она не смогла закончить.

– Нет, – возразила женщина. – Ты все еще элегантна. Просто… ты выглядишь такой злой, Матильда.

Позже Матильда ее вспомнила. Это была Бриджит, девушка из ее университетской группы. Вместе с осознанием ее кольнул странный шип угрызений совести. Правда, теперь она не могла понять, почему чувствует вину перед ней.

Повисла пауза. Она изучала вальс синичек на дорожке, разглядывала брызги солнца в пляшущей листве деревьев. Когда подняла взгляд, женщина отступила на пару шагов.

Очень медленно Матильда ответила:

– Да, я злюсь. Конечно, злюсь. И не вижу смысла это скрывать.