Но на следующий день Симонетта заговорила; да, слова просто вылетали из нее. Она была в ярости, и гнев ее обрушился на звездочета и мага, который, как она сказала, настоящий обманщик, и вообще шарлатан и злой человек.

– Ты видел его глаза?

– Нет, а что с его глазами?

– Они злые. Они знают больше, чем Бизас готов сказать. Я не могу избавиться от ощущения, что ему известна подоплека убийства и что у него есть свои причины молчать. Может быть, он вообще связан с этими убийцами!

– Я тоже об этом думал, – ответил Мельцер, обнимая Симонетту. – Я тоже не могу найти иного объяснения его молчанию. Бизасу точно известно, что убить должны были меня. Было ошибкой ходить к нему. Мне даже кажется, что его словам об Эдите не стоит особо доверять.

– Но какая ему от этого выгода?

– Может быть, это новая ловушка! Кто знает, возможно, за этим стоят те же люди, что убили Альбертуса ди Кремону.

Мельцер пока еще не рассказывал Симонетте о планах Чезаре да Мосто, но тем не менее она поняла его верно.

– Думаешь, все это как-то связано с тайной китайцев?

Мельцер положил руки на плечи Симонетте.

– А какая же еще может быть причина? Кем я был, пока не попал сюда – простым зеркальщиком, которым никто не интересовался. Но с тех пор как я занялся искусственным письмом, меня травят, словно зайца, и мне приходится бояться за свою жизнь.

Симонетта прижалась лбом к груди Мельцера.

– Давай убежим, – тихо сказала она, – подальше отсюда. У меня на родине, в Венеции, мы будем в безопасности, враги не достанут нас.

– Нет, пока я не найду Эдиту! – Зеркальщик обхватил лицо Симонетты ладонями. – Ты же понимаешь. Если я уеду отсюда, дочь моя будет потеряна для меня навсегда. Я не верю в фокус-покусы звездочета. Если бы он знал, где она находится, он не стал бы говорить загадками. Большой богатый город с башнями и шпилями! Да в любом большом и богатом городе есть башни и шпили. Под это описание подходит даже Константинополь.

– Или Венеция.

– Может быть. В моем родном городе Майнце тоже достаточно башен и шпилей. Нет, я надеюсь и верю, что Эдита по-прежнему находится в Константинополе. И я не успокоюсь, пока не узнаю, какова ее судьба.

Тут лютнистка поняла, что нет смысла его отговаривать.

В начале октября Константинопольский суд по преступлениям, караемым смертной казнью, приговорил китайского посланника Лин Тао к смерти через обезглавливание. Приговор шатался, словно колосс на глиняных ногах, – Лин Тао отрицал преступление и то и дело повторял, что у него не было мотива для убийства. Альбертус ди Кремона, ставший жертвой убийства, предложил ему много денег за исполнение заказа, рассказывать о котором он не имеет права. Такое объяснение показалось судьям в черных мантиях особенно подозрительным. При обыске в доме китайского посланника сыщики обнаружили нож – точную копию того, которым был убит папский легат. Це-Хи, служанка Лин Тао, тем не менее поклялась перед судьями священной клятвой, что никогда в жизни не видела этого ножа; она даже выразила подозрение, что это сыщики подбросили его в дом, чтобы очернить ее господина.

Новая попытка Мельцера протестовать против приговора императора снова осталась незамеченной. Даже угроза зеркальщика навсегда покинуть Константинополь не заставила Иоанна Палеолога отказаться от утверждения приговора. В такие времена, сказал он, имея в виду турков у врат города, нужно уделять особое внимание справедливости. Убийство папского легата и так произошло очень некстати. Единственное, что он может сделать для язычника-посланника, это молиться за него, и поскольку Мельцер счел это бессмысленным, он выпросил у императора разрешение посетить Лин Тао в камере перед казнью.

Тюрьма на Троицкой площади неподалеку от императорского дворца напоминала неприступную крепость, и Мельцеру, вооруженному императорским посланием, пришлось пройти через четверо тяжелых железных ворот, прежде чем он попал к камерам, окружавшим крошечный внутренний дворик. Камеры высились здесь в три этажа, в каждой вместо окна – только дырка для воздуха, едва ли больше, чем в голубятне, и расположенная так, что в камеру никогда не попадали солнечные лучи.

Когда надсмотрщик открыл дверь камеры Лин Тао, Мельцер испугался: китаец стоял лицом к стене и не шевелился. И только когда зеркальщик поздоровался с ним, Лин Тао обернулся и кивнул. В лице его не было ни кровинки. Он молчал. Даже когда Мельцер передал ему поклон от Це-Хи и слова о том, что она будет почитать его даже после смерти, китаец ограничился коротким кивком. Затем Лин Тао снова уставился на стену.

– Мастер Лин Тао, – снова начал Михель Мельцер, – скажите, могу ли я исполнить последнее ваше желание? Я сделаю все, что в моей власти.

Китаец не ответил. Так они и стояли молча друг напротив друга какое-то время, пока Лип Тао наконец не поднял голову и не сказал:

– Его зовут Панайотис.

– Панайотис? Кто это еще такой?

– Убийца папского легата, – ответил Лин Тао.

– Вы знаете его, этого Панайотиса?

– Да, немного.

– Но мастер, почему же вы назвали его имя только сейчас? Тут Мельцеру показалось, что в темноте на лице китайца мелькнула усмешка.

– Я думал, – ответил Лин Тао, – я ломал себе голову в поисках имени человека, появившегося однажды в старой церкви и предложившего мне странную сделку. Он слышал о нашем открытии и потребовал от меня десять тысяч листовок, выполненных искусственным письмом. За это он обещал немалую сумму денег.

– В точности как папский легат Альбертус ди Кремона, упокой Господь его душу. Но о чем же, ради всего святого, хотел рассказать Панайотис в своих листовках?

– О грязной хитрости турков.

– Панайотис – турок?

– Нет, он византиец, точнее сказать, ренегат, перебежчик. Но об этом я узнал позднее. В листовке содержался призыв ко всем византийцам выйти в определенный день и открыть ворота города. Подписано: император Иоанн Палеолог.

– Бог мой, какая низость со стороны турецких псов! И что же вы сделали, мастер Лин Тао?

– Сначала я не ответил ему и попросил прийти на следующий день. Я хотел удостовериться в том, что он действует по поручению императора. Расспросы при дворе подтвердили мои подозрения: Панайотис работал на турков.

– И что же произошло на следующий день?

– В назначенное время Панайотис не появился. Вероятно, он или один из турецких шпионов, которых полно в Константинополе, заметил, что я наводил справки. Я больше никогда не видел этого ренегата. Я забыл о его заказе, забыл даже его имя. И только теперь, размышляя о том, кто мог убить Альбертуса ди Кремону, я снова вспомнил об этом случае. Я вспомнил, что Панайотис интересовался мельчайшими деталями устройства церкви. Но прежде всего я вспомнил о приметном ноже, который он носил на поясе. Думаю, убийца метил не в папского легата, мишенью этого негодяя был я. Он хотел отомстить мне – или, по меньшей мере, удостовериться в том, что я замолчу навсегда. Это ему удалось.

– Мастер Лин Тао, – взволнованно воскликнул зеркальщик, – мы должны найти этого Панайотиса! У нас осталось еще два дня!

– Два дня? – Китаец улыбнулся. – Для некоторых два дня – это целая вечность. Но для меня это мгновение, не более.

Мельцер удивленно взглянул на Лин Тао. Зеркальщик не мог понять его спокойствия и покорности судьбе. Мельцер был взволнован гораздо сильнее, чем сам китаец, который ждал прихода палача.

Михель Мельцер поспешно покинул здание тюрьмы. Он отправился в гавань Элеутериос, где в шайке тунеядцев и воров обнаружил египтянина Али Камала.

Узнав зеркальщика, Али попытался было удрать, но Мельцер оказался проворнее. Он схватил парнишку, выдернул его из толпы, оттащил к стене и, крепко держа его, прокричал:

– Ты чего убегаешь? Я разыскиваю некоего Папайотиса, византийского ренегата!

Али Камал еще больше испугался и проговорил:

– Я не виноват в том, что Эдита сбежала, мастер Мельцер. И Панайотис не виноват. Он оказал мне услугу, и я заплатил за это!