— Я подумал, надо уберечь несколько человек, — крикнул Левкон.

— Правильно, — отозвался Киний; его жеребец остановился, медленно начал падать и издох.

Геты были захвачены врасплох и во всех стычках отбивались беспорядочно, поэтому единственной потерей ольвийцев оказался персидский жеребец. К тому времени как сопротивление гетов прекратилось, их было убито свыше ста и ольвийцы по приказу Никия добивали тяжело раненных варваров. Лишь несколько гетов погибли в бою — большинство их перебили, когда они в панике бежали и их остановила разлившаяся река. Еще многие утонули, пытаясь спастись вплавь.

— Наше передвижение не позволяет брать пленных. И ни один воин, который хоть чего-то стоит, не оставит врага умирать так, — сказал Киний отряду разгоряченных ольвийцев. Их гнев постепенно остывал. Теперь можно было проявить милосердие. — Если они могут идти, пусть уходят.

— А что делать с этими мертвыми? — спросил Никий. — Наши богатые юнцы не хотят их хоронить.

— Но грабят их они охотно, — ответил Киний.

Даже самые романтичные, влюбленные в Ахилла молодые конники рубили павшим гетам пальцы с золотыми и серебряными кольцами.

— А как, по-твоему, они стали богатыми юнцами? — насмешливо спросил Никий.

— Оставь мертвых воронам, — сказал Киний. — Я хочу выступить как можно быстрей. Постарайся привести этого крестьянина-синда в чувство — и его, и его товарищей. — Он повернулся к Ателию, который пропустил битву, отправившись на разведку на север, но тем не менее сумел приобрести четыре новых лошади. — Ателий, приведи его в чувство. Им придется идти с нами.

— Колонна беженцев замедлит наше продвижение, — заметил Никий.

Киний мрачно улыбнулся.

— Этого я и хочу, — сказал он.

Ателий покачал головой.

— Мужчины останутся хоронить.

— Отведи меня к нему, — сказал Киний. Ему пришлось идти пешком — походная лошадь захромала, а боевой жеребец — лучший конь, какой у него когда-либо был, — пал. Никию он сказал: — Подбери мне лучшую лошадь из имеющихся… нет, пожалуй, две или три.

Никий покачал головой.

— Жаль серого негодяя. Я буду скучать по нему. Как по старому другу.

— Лучше лошадь, чем человек, — сказал Киний, но он три года берег серого жеребца, и серый негодяй отвечал тем же. Вслед за саком Киний прошел к кучке мужчин-синдов — крепко сложенных, приземистых, с широкими лицами и в большинстве рыжих. Они хоронили детей и женщину, над которой надругались и убили. Киний старался не смотреть на нее: он гадал, сумел бы он спасти ее, если бы сразу приказал напасть на деревню.

И все-таки он заставил себя посмотреть. Из обычной вежливости, конечно. Молодая. Умерла страшной смертью. Киний заставил себя вдохнуть и выдохнуть. Рядом женщина постарше, лет сорока, с длинными светлыми волосами, из горла еще торчит нож.

— Скажи им, что я беру их — всех — с собой, — жестом показал Киний.

Ателий заговорил с широкоплечим мужчиной, должно быть, кузнецом. Киний понял все, что он сказал.

Мужчина покачал головой и лопатой показал на ряд маленьких тел и светловолосую женщину.

Все мужчины-синды плакали.

Ателий повернулся к Кинию.

— Очень плохо. Когда дома загорелись, мать убила детей. Потом убила себя ножом — храбрая. А мужчины поклялись сражаться до смерти — и тут пришли мы. Жена и дети умерли. Мужчины хотят умереть.

— Афина, защити нас! — в ужасе сказал Киний. — Мать убила своих детей?

Ателий посмотрел на него, как на незнакомца.

— Ни один сак — ни с земли, ни высокий — не станет рабом. Мать храбрая. Очень храбрая.

Сак порылся в кармане своего пояса и извлек семена — такие же, как те, что Кам Бакка сжигала на жаровне. Семена он бросил в могилу и туда же бросил маленький красивый нож, который достал из обуви.

— Я чту ее храбрость.

Сердце Киния, казалось, вырвется из груди; ему почудилось, что он задыхается; глаза жгло. Он повернулся и прошел туда, где Эвмен и Аякс рассказывали друг другу о своих приключениях; за ними с улыбками наблюдали Никомед и Никий.

— Тридцать человек, в помощь жителям города копать могилы для павших — немедленно.

Голос Киния дрогнул, и он отвернулся, чтобы его военачальники не видели, как не по-мужски он себя ведет. Кинию не привыкать к такому, он видел немало мертвых детей, но на этот раз что-то потрясло его до дрожи.

Он думал о Медее, убившей своих детей в конце трагедии, и гадал, чего не знал сочинитель. Или о чем умолчал намеренно.

Ольвийцы, заметившие перемену в своем гиппархе, не ропща копали могилы. Через час женщины и дети были погребены. Мужчины набрали цветов, украсить могилы, а Киний бросил в яму застежку, и многие воины тоже; так могила матери наполнилась вещами, которые при жизни она считала бы сокровищем.

К тому времени как на последнюю детскую могилу был уложен последний цветок, Киний выслушал все, что Ателий мог рассказать о гетах на севере и западе. Когда колонна приготовилась выступить, у синдов были свои лошади и прочные повозки. У всех мужчин-синдов были сакские луки, и каждый шел с тяжелым топором в руках и обещанием смерти на лице.

— На северо-восток, как раз навстречу наступлению гетов, — сказал Киний.

Ателий мрачно улыбнулся.

Спустя три дня с Кинием шло уже сто беженцев-синдов: мужчин, женщин и детей, отчего колонна передвигалась со скоростью пешехода. А геты теперь знали о них. Трижды Киний нападал на их отряды. Трижды уничтожат. Теперь каждый в ольвийской колонне стал убийцей — в последнем городе им пришлось особенно тяжело, бои шли внутри домов.

С убийствами пришла и смерть. Погиб юный Кир, замечательно метавший копье, пал с ножом гета в шее, и Тео, с которым вел дела Никомед, лежал в тележке, кое-как дыша пробитым легким и ожидая смерти, и Софокл, чье презрение к законам войны так забавляло их во время первой поездки к сакам, получил удар мечом по руке и истек кровью, прежде чем товарищи сумели его спасти. Удача, хорошие доспехи и неупорядоченность действий врага сохранили жизнь остальным, но все были изнурены физически и душевно, а многие ранены — не смертельно, но раны отнимали силу и волю к победе.

Киний и Никий словно помешались на дисциплине. Не терпели ни малейшей небрежности. За одно утро Никий прибил двух молодых воинов. Киний гадал, что подумала бы Страянка — или что она стала бы делать.

Поэтому на четвертое утро под непрерывным мелким дождем шла молчаливая, мрачная колонна, усталые люди ехали на усталых лошадях, и люди и животные понурили головы.

Никий и Никомед ушли с лазутчиками: чтобы те не теряли бдительности, требовалось постоянное присутствие командиров. Киний ежечасно благословлял присутствие небольшого отряда саков. Они выполняли почти всю черную работу.

Рядом с молчащим Кинием ехали Аякс и Эвмен. Они время от времени поглядывали на него, но ничего не говорили.

В середине дня вернулся из разведки Ателий.

— Геты, чтоб их матерей…, собрались у нас в тылу, — сказал он. — Три больших отряда. Если встанем лагерем, к ночи увидим их.

Киний выругался и вытер дождь с лица.

— Не хочу упустить их и не хочу, чтобы на мой лагерь напали ночью, — сказал он. — Сколько их?

Ателий пожал плечами.

— Много-много. Десять рук, и десять рук, и десять рук, и десять рук в каждом отряде, а может, и больше. Слишком много, чтобы сражаться.

Киний кивнул и знаком подозвал лазутчика из клана Жестокие Руки. Как и Ателий, тот не казался усталым, угнетенным или несчастным, и Киний пожалел, что у него нет сотни таких ветеранов. Достоинство ольвийских всадников, которых он задействовал в этой части своего плана, сводило на нет то, как быстро они выдыхались. Они оправятся — и будут хорошими воинами, но лишь через несколько дней.

— Можешь найти царя? — спросил Киний.

Сак кивнул.

— Найди. Скажи: завтра, сразу как рассветет. Я еду к большому холму.

Сак повернул лошадь. Он поднес плеть ко лбу.