Он был счастлив. Они все были счастливы. Они победили величайшую империю, и теперь ничто не могло их остановить. Киний никогда не мог забыть ту ночь: запах дыма, яблок и ее духов, когда она, как осязаемая богиня Ника, лежала в его объятиях.

А потом пришел друг его детства Диодор, который прошел с ним от Исса до Экбатаны, афинский гражданин с лисьим умом, по-лисьи рыжий, пришел, сменившись из охраны, выпил сидра и сказал, что они возвращаются домой.

— Для эллинов война закончилась, — объявил Александр. Он сидел на троне из слоновой кости, его голову венчала диадема.

Киний охотно шел за Александром, но этот трон и этот венец делали того похожим на театрального тирана. Он бесстрастно стоял вместе с другими военачальниками из числа союзников. Если Александр намерен был их удивить, ему это не удалось.

— Вы прекрасно послужили Союзу. Всех вас ждет награда. Если ваши люди пожелают остаться, они будут считаться наемниками.

Александр поднял взгляд от груд золотых монет, лежавших у его трона. У него под глазами темнели круги от пьянства, но в самих глазах все еще была искра, словно в его черепе горел огонь.

Киний на мгновение подумал, что Александр выразился неточно, что ему можно остаться и продолжить завоевание мира. И тут встретился взглядом с Александром и прочел в этом взгляде свою отставку. «Военачальники возвращаются домой». Звонкие слова Александра лишало смысла золото у его ног. «С вами покончено. Уходите». Киний задержался у палатки Александра, когда остальные военачальники-союзники выходили, надеясь услышать слово царя, стать исключением, но Александр вышел через другую дверь, больше не взглянув на них.

Вот так.

Киний подумал, знает ли Александр, сколько политического яда накопили его возлюбленные македонцы, но отогнал эту мысль. Он держал свои мысли при себе, когда любовница бросила его и ушла к македонскому начальнику конников, одному из множества Филиппов[10], предпочтя его возвращению домой. Он не пустился в рассуждения, когда к нему явилось посольство из его людей и попросило остаться их командиром. Некоторые выступали за то, чтобы держаться вместе и предложить свои услуги регенту Александра в Македонии Антипатру.

Киний не хотел служить Антипатру. В тот день он понял, что любил не македонцев, а Александра. Он забрал свои дарики и венки и продал почти всю добычу, оставив несколько красивых ваз — в подарок друзьям и настенную вышивку — для матери. Себе оставил меч, тяжелую серую лошадь, потрепанный плащ конника и приготовился стать богатым земледельцем. Он отсутствовал шесть лет. Вернется состоятельным человеком, женится…

Афиняне отправились с ним. Клистен и Деметрий гнили в земле, а может, гуляли в рощах Элизия, но Лаэрт, Агий, Гракх и Диодор пережили битвы, болезни, несчастья и трудности. И Никий. Ничто не может убить Никия. Они вместе поехали домой, и ни один разбойник не смел к ним подступиться. Когда добрались до Амфиполиса, первого города в самой Греции, никто из молодых людей не захотел спешить. Они застряли в винных лавках. А Киний поехал домой.

И понял, что мог не торопиться.

В Аттике он узнал, что его отец умер, а сам он изгнан за службу Александру. Он бежал в Платею, на север. Здесь было много изгнанников из Афин.

На следующий же день к нему с предложением обратился один из афинян. Конечно, из тех, кто поддержали его изгнание. Но Киний с детства был знаком с афинской политикой, поэтому улыбнулся и стал торговаться, а тем же вечером отправил Диодору письмо, и еще одно письмо — другу своего отца, тоже изгнаннику, жившему на берегах Эвксина.[11]

Тот же шквал, который повернул пентеконтеру[12] против волн, промочил ее парус и пробил брешь в корпусе, потопил дальше к югу небольшое торговое судно. Груз на этом судне сместился, и корабль затонул; ветер явственно доносил крики его экипажа. Пентеконтера вышла из ветра. Обвисший парус свидетельствовал о неопытности триерарха[13], а несдвинувшийся груз говорил о мастерстве кормчего. Корабль затонул бы, ушел бы на дно Эвксина вместе со всем экипажем, если бы не кормчий. Он бросился к мачте, вытащил из ножен висящий на шее бронзовый нож и перерезал крепления паруса, удерживавшие его на мачте.

На корме под навесом лежал парализованный ужасом триерарх; он не мог опомниться от последствий своего решения не рубить мачту. Хаос на гребных банках также был плодом его решения: перед самым шквалом триерарх приказал гребцам ставить длинные весла, напрасно надеясь удержать с их помощью корабль по ветру; под давлением ветра вода вторгалась в уключины, вырывала длинные весла из рук, разбивала головы и грудные клетки. Два человека погибли, один из них — начальник гребцов.

Когда обрушился шквал, единственный пассажир корабля, гражданин Афин, тоже потерял равновесие, но не потерял голову. Он ухватился за противоположный борт накренившегося корабля, повис на нем и нашел опору для ног. И с первого взгляда понял, что груз не сместился, а гребцы в панике.

— Сюда! — крикнул он. — Гребцы! На левый борт!

Его голос легко перекрыл шум ветра. Привычка отдавать приказы и встречать повиновение была не менее сильна, чем сам этот голос. На палубе все, кто владел собой, сразу подчинились; моряки поднимались из воды, чтобы ухватиться за борт, все еще вздымающийся над водой.

Кормчий отвязал парус. Пассажир ощутил смещение центра тяжести, палуба, описывая дугу, начала выравниваться. Он ухватился за поручень и свесился на руках за борт, и несколько моряков последовали его примеру, добавляя свой вес к его. Вода начала перекатываться по палубе, правый борт показался из моря. Кормчий отбросил парус и вплавь направился на нос.

— Он плывет! — закричали моряки и гребцы, для которых корабль был живым. Каждый небольшой успех ободрял все больше людей.

— Вычерпывайте воду! — крикнул пассажир.

Два опытных гребца уже установили насос из ствола оливы, и вода, как артериальная кровь, устремилась за борт. Другие пользовались шлемами, горшками — всем, что попадалось под руку. К тому времени как пассажир снова поднялся на борт, скамьи гребцов уже показались из воды. Кормчий следил за морем.

— Еще один шквал, и мы погибли. Нужно повернуть нос по ветру, — сказал он, бросив убийственный взгляд на триерарха. И начал отдавать приказы морякам и гребцам. Те принялись рубить мачту. В левом борту открылся один из швов, вода с каждой волной прибывала, а перекрестная волна, подгоняемая ветром, добавляла воды, и вскоре скамьи снова ушли под поверхность. Сказывалось отсутствие начальника гребцов: гребцы мешкали, вторая волна уничтожила их надежду.

Пассажир бросился на середину палубы, достал из своей сумки шлем и принялся вычерпывать воду.