Шурша шелками, рядом с Кинием села Кам Бакка. Киний и раньше видел шелк, но редко в таком изобилии и на всех. Одеяния у большинства саков были шелковые, пусть и рваные. Кам Бакка пришла в светло-желтом свободном одеянии в розовых цветах и свернувшихся драконах. Платье было так великолепно, что Киний, сам того не желая, все время на него посматривал.

— Мы спорим уже много дней, — сказала Кам Бакка. — Матракс говорит, что вы готовы. Расскажи нам, что ты задумал.

Киний медлил, держа чашу с сидром у губ.

Кам Бакка спокойно смотрела на него — рассеянно, почти сонно.

— У тебя есть план, Киний из Афин. У царя есть войско, но пока нет плана. — Она кивнула. — Получается прекрасное сочетание, словно мужчина, — она улыбнулась, — и женщина. — Взгляд шаманки упал на Страянку, которая, тоже в шелковом одеянии, присоединилась к кружку у огня, потом вернулся к Кинию. Кам Бакка положила руку на руку Киния и сказала: — Ты должен прийти ко мне в шатер. Увидеть дерево.

Киний вежливо кивнул, не собираясь снова попасть к ней в руки. Последние два сна о дереве оставили в его сознании след, колеи, в которые то и дело попадали колеса его мыслей и по которым эти мысли двигались так часто и так непредсказуемо.

Словно угадав, о чем он думает, Кам Бакка наклонилась к нему, так что он ощутил ароматы и смоляной запах ее волшебства.

— Без дерева ты никогда не завоюешь ее, — сказала она.

На Страянке темно-синий халат от шеи до щиколоток, а под ним ярко-красные штаны. Сегодня она больше походила на женщину — если учесть, что гречанки так не одевались, — чем когда-либо. Киния это смущало. И отвлекало.

Два дня он ожесточенно спорил с ней по вопросам войны. Ни одна греческая женщина не могла бы перечить ему, не приказывала бы замолчать, когда он советовал проявить осторожность. Конечно, подумал он с болью в сердце, ни одна гречанка просто не может присутствовать на военном совете.

Чувствуя его взгляд, она отвернулась и обменялась приветствиями с царем и Матраксом.

Когда она села, подошли и остальные: Левкон, Эвмен, Никий, Матракс, Ателий и с десяток сакских вождей. Все сели кругом. Некоторые прилегли. Страянка улеглась на живот, задрав ноги в туфлях, — ни одна греческая женщина за пределами своей спальни не позволила бы себе такую позу.

Киний чувствовал себя одурманенным и поглупевшим. Но не мог оторвать от нее взгляда.

После обмена приветствиями все ненадолго замолчали.

— Я тоже считаю, что пора огласить весь план, — сказал царь.

Он посмотрел на Киния.

— Я наемник, — обратился ко всем Киний. — Я никогда не командовал в деле больше, чем тремя сотнями. — Он показал на Матракса. — Может быть, план представит Матракс, ведь он военный вождь царя?

За ним Эвмен по возможности быстро переводил его слова на сакский. Киния больше не удивляло, как много понимал этот молодой человек.

Царь повел рукой.

— Это не греческий совет, а я не греческий царь. Я переводил твои слова два дня — я знаю, что ты задумал. Но мы все хотим услышать итоги.

Киний кивнул и осмотрел собравшихся в кружок.

— Хорошо. План прост. Мы вообще не вступим в сражение.

Никий свистнул.

— Мне это нравится, — сказал он.

Матракс подождал перевода и добавил:

— Совершенно верно.

Он сказал это по-гречески.

Страянка подняла бровь. Перекатилась и села.

Он смотрел на нее слишком долго. Опять.

Царь протянул чашу, чтобы ему налили сидра.

— Как это?

Киний оторвал взгляд от женщины.

— Все дело в расчете времени и расстановке сил.

Матракс заговорил по-сакски, и Эвмен перевел:

— Кому это уметь, как не тебе.

Киний поднял руку.

— В прошлом году я прошел из Томиса в Ольвию той самой дорогой, которой должен будет пройти Зоприон. Мне потребовалось на это тридцать дней. Его войску понадобится пятьдесят. Если он выступит завтра, то доберется до Ольвии в лучшем случае к середине лета. — Он подождал, пока Эвмен догонит его с переводом. — Если уничтожить переправу при Антифилии, мы затянем его поход еще на две недели. Если с нами будут люди из Пантикапея, а их флот будет служить нашим нуждам, мы отгоним его триремы и еще больше замедлим его продвижение. Он намерен строить по дороге крепости: он достаточно умен и понимает, что нужно охранять дорогу домой, — и это еще пуще задержит его. — Он снова подождал, пока Эвмен переведет. — Тогда уже наступит новый год[67], минует месяц игр, минует летний праздник, а мы все еще не покажем зубы. — Киний осмотрел круг лиц. — Вы знаете, зачем он идет сюда?

Ответила Страянка:

— Завоевать нас.

Сатракс покачал головой.

— В конечном счете итог будет один. Но ему нужна наша покорность, чтобы доказать свою силу. Этакий военный подвиг.

При переводе слова «покорность» на лице Страянки появилось выражение, которое — Киний надеялся — никогда не будет предназначаться ему.

Киний набрал в грудь побольше воздуха.

— Когда он будет в шестидесяти днях от дома, но еще не достигнет реки Борисфен, у нас появится выбор. — Он старался не смотреть на Страянку. — Самое простое — подчиниться. — Он пожал плечами, по-прежнему не глядя на женщину. — У него не останется времени на осаду Ольвии. Не будет времени на поход сюда. Будет самоубийством идти сюда, оставляя Ольвию в тылу, на пути к возвращению домой. Если мы проявим притворную покорность…

Он снова замолчал. И вздохнул, не смея посмотреть в глаза Страянке.

Сатракс кивнул.

— Ты рассуждаешь как царь.

Киний взглянул на Филокла. Тот еле заметно кивнул в знак согласия. Страянка взглядом сверлила дыры у него в затылке. Но вот она вскочила.

— Должно быть, это и есть греческое послушание! — Она сердито осмотрела совет. — Кто мы — народ рабов? — спросила она по-гречески. А обратившись к царю, добавила: — Мы заставим своих воинов покориться македонскому чудовищу? Неужели мы так испугались?

Киний опустил взгляд. Он надеялся… но сейчас неважно, на что он надеялся.

Заговорил Матракс. Ателий перевел его вопрос:

— Второй выход?

Киний снова вдохнул.

— На последних ста пятидесяти стадиях пути к великой реке мы будем каждый день наносить по нему удары. Словно по волшебству появятся саки — которые до тех пор будут показываться только небольшими отрядами лазутчиков. Чтобы убивать отставших и фуражиров. Каждую ночь на лагерь македонцев будут нападать небольшие отряды.

Матракс заговорил, и одновременно заговорили все остальные.

Ателий перевел этот гул сакских возгласов:

— Матракс говорит, это ему больше нравится.

Ненадолго наступила тишина. Филокл, наклонившись вперед, произнес:

— Но, конечно, каждое из таких нападений удастся всего раз.

Киний кивнул.

Сатракс тоже в круге подался вперед, погладил бороду.

— Вчера ты утверждал, что вы можете растерзать его войско, как стая стервятников. А сегодня говоришь, что каждая уловка сработает всего раз. Почему всего раз?

Киний посмотрел на Филокла, но тот отрицательно покачал головой, отказываясь участвовать в споре.

Тогда он взглянул на Страянку. Та продолжала избегать его взгляда. Он решил больше на нее не смотреть.

— У македонцев хорошие военачальники, а воины проявляют превосходное послушание. Стоит нам один раз напасть на их колонну, и на следующий день не будет ни единого отставшего. Стоит нам раз напасть на их лагерь, и в следующий раз они его окопают. А когда мы убьем их фуражиров, на следующий день за продовольствием отправятся большие отряды, и все войско будет ждать в полной готовности. — Он снова осмотрел собравшихся, уклоняясь от ее взгляда, но одновременно желая, чтобы она прислушалась. — С помощью послушания они сведут на нет наше превосходство в скорости и преимущество неожиданности.

Он недобро улыбнулся.

— Конечно, все это еще больше замедлит их продвижение. — Он допил свой сидр. — А мы не понесем при этом больших потерь. Македонцам этот поход обойдется в огромные деньги. И возможности повторить его у Зоприона никогда не будет. Он покроет себя позором.