— Он меня согреет? — с улыбкой спросил Киний.

Царь нахмурился.

— Не шути с Кам Баккой. Она не продает свои амулеты, но счастлив тот, кому она дает их. Какую реку ты можешь пересечь без нее?

— Мне снилась река, — ответил Киний.

Смотрел он на Страянку, которая стояла на грязном снегу у царского шатра, отдавая распоряжения людям, загружавшим повозку. Киний снова посмотрел на царя. У того в глазах была осторожность, лицо замкнутое.

— Она говорит: «В следующий раз тебе приснится дерево. Не поднимайся на него без меня». — Царь потер подбородок, не умея по молодости скрыть свой гнев, но Киний не понимал, из-за чего он сердится. — Так говорит прорицательница, Киний. Ты что, тоже Бакка?

Киний сделал знак отвержения.

— Нет. Я простой конник. Филокл — философ.

Его отказ, очевидно, был переведен, потому что Кам Бакка что-то сердито сказала, а потом, явно смягчившись, погладила его по голове, как ребенка.

— Она говорит: тот, кто читает стихи, хороший человек, но она никогда не видела его и он не идет вдоль реки. И еще говорит, — царь помолчал, прищурился, — что тебе придется решать, куда бы ты ни повернул. Я думаю, она говорит о войне с Македонией. — Кам Бакка легко шлепнула царя по плечу. — А мне говорит, что не моего это ума дело, я только ее рот. — Царь снова нахмурился, отроческая капризность боролась с врожденным добродушием. Какому сатрапу, какому царю царей могли так приказывать его же люди?

Царь начал собирать свое оружие: тяжелый колчан, в который помещаются лук и стрелы, — горит[57]; короткий меч в тяжелых ножнах на сложно разукрашенном поясе; ведро с копьями, которое крепится к седлу. Кам Бакка снова потрепала Киния по голове, потом взяла за плечи и развернула так, чтобы он смотрел в сторону госпожи Страянки.

Страянка поймала его взгляд и отвернулась. Ее равнодушие было чуточку неестественным: молодой человек принял бы ее действия за полное неприятие, однако Киний повидал мир и понял, что на самом деле она хочет его внимания. И не мог не улыбнуться, направляясь к ней. Переводчика с ним не было, но, учитывая последний случай с переводчиком, так даже лучше.

Когда он приблизился к Страянке, она приветственно протянула руку.

Повинуясь порыву, он снял с плаща пряжку с головой Горгоны и положил ей в ладонь. Рука у нее была теплее, чем у него, с грубыми мозолями на ладони и бархатно-гладкая на тыльной стороне, чего он не помнил; этот контраст между жесткой ладонью, которая владеет мечом, и мягкой тыльной стороной напомнил ему стихи или первый весенний цветок, — одобрение, удивление, благоговение.

Вначале она не смотрела ему в глаза — но и не отвергала его прикосновение. Через плечо отдала приказ, потом посмотрела на застежку, улыбнулась и взглянула на Киния. Она выше, чем ему казалось. Глаза у нее — карие крапины посреди лазури, почти на одном уровне с его глазами.

— Иди с богами, Ки-ни-ий, — сказала она. Снова посмотрела на голову Горгоны — прекрасная работа афинского мастера — и улыбнулась. Он чувствовал ее запах, запах древесного дыма и кожи. Ее волосы нуждались в мытье. Кинию хотелось поцеловать ее. Он не думал, что это хорошая мысль, но желание было так сильно, что он отступил на шаг, чтобы тело его не выдало.

Она вложила ему в руку свою плеть. Повторила:

— Иди с богами. — И отвернулась, сразу заговорив с человеком, который нес груду овчин.

Сев верхом, Киний стал разглядывать плеть. Он раньше никогда не пользовался кнутом и презирал его, как орудие горе-наездника. У этой плети рукоять была сделана из чего-то очень твердого, но гибкого. Он чувствовал, как она движется под его рукой. В гибкую сердцевину были вделаны перемежающиеся кожаные и золотые кольца. На коже изображения мужчин и женщин, которые вместе охотятся верхом, эти картины покрывали рукоять от крупного агата на верхушке до собственно хлыста. Прекрасная вещь; слишком тяжела, чтобы бить лошадь, но годится, чтобы показывать, и очень удобное оружие. Он несколько раз согнул хлыст. За ним садились верхом его молодые люди. После недели езды с саками им это давалось лучше, и сегодня все были в панцирях, шлемах и плащах. Поигрывая плетью, Киний занял место во главе.

Аякс приветствовал его. Он уже стал опытным гиперетом — люди аккуратно построились. Киний ответил на приветствие.

— Из тебя вышел отличный воин, Аякс, — сказал он. — Мне будет жаль, когда ты уедешь домой, жениться на богачке и торговать.

Аякс ослепительно улыбнулся.

— Господин, ты когда-нибудь хвалишь без того, чтобы у твоих слов оказалось жало?

Киний снова согнул плеть.

— Да. — Он улыбнулся Клиоменеду. — Клио, сегодня ты выглядишь взрослым. — И обратился ко всем: — Господа, готовы к трудному переходу? Царь намерен проделать путь в два дня. Это означает: по десять часов в седле. Не могу допустить, чтобы кто-нибудь отстал. Все готовы?

— Да! — закричали все.

Саки прервали свои занятия и посмотрели на них. Потом снова занялись приготовлениями.

Подъехал Филокл на одном из сакских боевых коней — отличном животном, с мощными мышцами.

— Эту лошадь дал мне царь. Должен сказать, он щедр. — Он осмотрелся и прошептал: — И не самый большой твой поклонник, Киний.

Киний приподнял бровь.

Филокл развел руки и опустил голову — универсальный греческий жест, означающий: «Умолкаю».

Киний покачал головой и вернулся к злобе дня.

— Я не смог найти такую крупную лошадь. Превосходное животное, Филокл. Не слишком утомляй его в снегу.

— Ба, ты уже сделал из меня кентавра, Киний. — Филокл широко улыбнулся. — Если не сотрешь с лица эту глупую блаженную улыбку, люди могут подумать, что ты счастлив.

Киний посмотрел на спартанца, потом снова осмотрел его лошадь.

— Тебе стоит крепче затянуть подпругу. — Он сошел на землю, наклонился под ногами Филокла и сам затянул подпругу. — И туже скатай плащ. Дай-ка его мне.

Филокл пожал плечами.

— Это для меня всегда делает Никий.

— Позор ему. И тебе тоже.

Киний разложил плащ на широкой спине коня, который, увидев уголком черного глаза развевающийся на ветру плащ, подался чуть в сторону. Киний сложил плащ, туго свернул его и привязал к сакскому седлу с высокой спинкой.

— В пехоте мы просто надеваем эти проклятые штуки.

— Привяжи его так, за седлом, и у тебя будет на что опереться задом, когда устанешь.

Киний смотрел на сакское седло Филокла. Спинка гораздо шире, чем у греческого. Большинство греков довольствуются чепраком. Он снова сел верхом и взял узду.

— Отличный хлыст, — сказал Филокл. — Он не от царя.

— Филокл, — предостерег Киний и положил руку на сбрую его коня.

С другой стороны подъехал царь и помешал ему договорить.

— Мы готовы, если готовы вы, — коротко сказал он.

— В каком порядке нам ехать?

Киний посмотрел на своих послушных греков и на толпу сакских всадников. Все они красовались перед женщинами и детьми, выделывая курбеты и поднимая лошадей на дыбы. Двое уже начали гонку, в лучах раннего солнца из-под копыт их лошадей летел снег.

Молодой царь пожал плечами.

— Я думал на всякий случай послать вперед пару всадников, как поступает всякий благоразумный военачальник. И потом, поскольку это мирный поход, мы с тобой могли бы ехать рядом, возможно, в обществе разговорчивого спартанца. Я буду упражняться в греческом, Филокл лучше узнает мою землю, а я научу тебя пользоваться сакской плетью. — Он показал на хлыст в руке Киния. — Эта мне знакома, — сказал он с греческим сарказмом.

— Как прикажешь, господин, — ответил Киний.

Он поднял руку.

— Вперед, — сказал царь по-гречески, и потом: — Фера!

Болезнь почти покинула его тело, хвала смертоносному лучнику Аполлону, чья стрела пролетела мимо, и Кам Бакке, которая спасла его, — кашель почти не беспокоил Киния. Несмотря на холод и глубокий снег на равнине, возвращение в город было приятным, потому что люди царя оказались хорошими спутниками, а парни из Ольвии все больше походили на воинов. Все два дня Кинию не о чем было беспокоиться. Люди царя выбирали места для лагеря и быстро воздвигали два войлочных шатра, которые везли в двух повозках с остальной поклажей. Киний ехал и разговаривал, а ненадолго оставаясь в одиночестве, думал о Страянке. Если между ним и царем и возникла холодность, она исчезла после того, как они покинули основной лагерь.